А телефон по-прежнему не звонил. Я перестала выходить в город. Стоило мне оказаться в толпе людей, как они тут же слово специально начинали пихать мне в голову свои мысли об этой аварии, обдумывая сплетни, которыми наполнился наш городок. Каждый день по дороге на работу или на пирс — больше я практически нигде не бывала — я проезжала пастбище, принадлежавшее Яну. Разглядывала пасущихся лошадей, которые трясли гривами прямо как Атом перед прогулками, и высматривала их хозяина. Но его не было, ни на пастбище, ни на огородах, ни в городе, ни на пирсе. Нигде. К телефону он не походил и я, сводимая с ума всепоглощающим неведеньем, наконец решилась на то, что казалось разумным и правильным.
Я остановилась прямо перед калиткой, она не была заперта и покачивалась с противным скрипом. После третьего скрипа я шумно выдохнула и пошла вдоль забора. Грот грелся на солнышке, смешно растопырив лапы. Он коротко гавкнул, увидев проходящую меня, и я помахала ему рукой. Из конюшни доносилось ржание, я недолго постояла напротив, воображая запертых внутри лошадей и одно пустое стойло, и пошла назад. Калитка по-прежнему скрипела, остановившись всего на секунду, я распахнула её резким движением и быстрым шагом направилась к дому. Дверь, на удивление, оказалась заперта, звонок здесь давно сломался и мой стук, кажется, отдался глухим эхом где-то внутри черепной коробки. Я помню, как предательски громко колотилось сердце, пока кто-то с той стороны возился с замком. И помню, как оно отчаянно замерло, когда за дверью показалась белобрысая голова Амелии. Она приоткрыла дверь и просто смотрела на меня, ожидая чего-то, не произнося ни слова.
— Я пришла к Яну, — сказала я после тягучей паузы.
Амелия молчала и не двигалась с места.
— Можно я войду?
Я попыталась протиснуться мимо неё, но она сделала шаг вперед и захлопнула за собой дверь. Мы стояли на крыльце вплотную к друг другу, и её сверлящий ревнивый взгляд, кажется, ввинчивался в самое мое нутро. Взгляд женщины, умеющей стоять на своем.
— Ян спит, — сказала Амелия, и ветер неожиданным порывом затрепал ей волосы, закрыв лицо.
— Но он же проснется. Я подожду, — я сделала два шага назад, стараясь говорить как можно тверже, хотя внутри у меня будто работал отбойный молоток.
— Он устал и лежит с температурой.
— Я не собираюсь заставлять его бегать.
Амелия посмотрела на меня и снова шагнула вперед, словно опасаясь, что дом её услышит.
— Послушай, Олеся, пойми меня правильно, — сказала она неожиданно мягко и в тоже время очень строго. — Я знаю, какого ты обо мне мнения. Но Ян недавно пережил страшную для него потерю и сейчас совершенно не важно, нравимся мы друг другу или нет. Ему рядом нужен сильный и верный друг. И будь ты этим другом, я бы, конечно, тебя впустила. Но человек, бросивший его после стольких лет дружбы по велению левой пятки войдет туда, только переступив через мой труп. Если бы ты была нужна, если бы он хотел тебя видеть, он бы отвечал на твои звонки. Но ты здесь, потому что он не отвечает, верно? — её голос звучал спокойно и уверенно, если ей и было трудно говорить все это, то Амелия прекрасно скрыла свои чувства. — Ты пришла, потому что сама нуждаешься в его прощении и оправдании. Но сейчас я не позволю тебе сгрузить на Яна ворох ещё и твоих проблем.
Мои внутренности, кажется, скрутились в узкую трубку где-то в области живота. Он ей всё рассказал. Слезы были уже в горле, но, призывая на помощь всех известных и неизвестных богов, я пыталась не дать им волю. Я ненавидела эту девушку, ненавидела за то, что сейчас она, вместе со своим взбалмошным характером и скверной репутацией, стеной стояла на стороне Яна, самоотверженно защищая его от серьезной моральной опасности — от меня. В эту минуту мне показалось, что жизнь насмехается надо мной, придумывая совершенно абсурдный сценарий. Ведь это я, как и раньше, должна быть с ним рядом, я должна хранить его покой. Я должна быть на её месте, а она на моем.
И вот дверь громко хлопнула перед самым моим носом. И я могла кидаться на неё, стучать и звонить, лезть в окна и вскрывать подвальную дверь — Амелия выцарапает мне глаза своими ухоженными пальчиками, но не позволит мне с ним поговорить, как не позволил бы любой любящий человек на её месте. То, что она сказала — все правда, и, кажется, это понимал каждый, кроме меня.
Я брела обратно пешком, уставившись взглядом куда-то в прошлое и шаркая ногами по дороге, от чего на ней поднимались облачка пыли. Велосипед остался прислоненным к ограде около калитки, я и сама не могла понять, просто я о нём забыла или оставила специально, чтобы известить Яна о своем несостоявшемся визите. Голос внутри меня снова заговорил непрерывно и упрямо. Он бубнил, бубнил, бубнил и мне хотелось выключить свой мозг хоть на минуту. Отдохнуть от него и от этих взрывающихся внутри, словно бомбы, лишающих сил и желания жить чувств.
Я представляла, как возвращаюсь туда, как отталкиваю Амелию и бегу в кабинет, где Ян, как ему и полагается, разложил свои ноги в красных носках на столе и дымит самокруткой. Как я запираю за собой дверь, и, пока эта белобрысая девица не опомнилась, кричу ему, что все сказанное мной было лишь провокацией, попыткой привлечь его внимание, выпросить для себя ещё одну лишнюю капельку любви. Говорю, как мне хочется чувствовать, что он по-прежнему во мне нуждается, как сильно я дорожу каждой минутой дружбы, что связывала нас все эти годы. Что я готова принимать людей, которых он выбирает, даже если они мне не нравятся, и готова добровольно делиться с ними его вниманием. Только, ради Бога, пусть он забудет каждое сказанное мной в тот день слово, и мы продолжим с того места, на котором остановились, прямо из этого кабинета.
— Леся! — в своем оцепенении я не заметила, что мне навстречу ехал знакомый грузовичок. Нет, я заметила, но будто бы не поняла этого. Кук со своей кудрявой солнечной шевелюрой высунулся из окна и вгляделся в мое лицо. — Ты что, ревела?
Я громко шмыгнула носом и оглядела его отца, сидящего за рулем, и сестру на заднем сидении.
— Куда это вы? — спросила я, прекрасно понимая, что эта дорога ведет только к одному дому.
— К Яну, хотим его проведать, и я попрощаюсь. К тебе тоже вечером загляну, послезавтра уже отъезд.
— Ян обещал подарить братцу стеклянную модель нашего дома, ты представляешь? Вот такого размера! — Соня тоже высунулась из окна, почти повиснув на дверце, и развела в стороны ладони, показывая размер теннисного шарика. — Чтобы он увез его с собой и всегда помнил о нас! Этот домик будет сиять ярче, чем все остальные фигурки!
— Так, ну перестань, наверняка он не успел его сделать!
Кук усадил сестру на место. Я смотрела на её голубые горящие глаза и в моей голове эхом звучали слова Амелии, смешиваясь с уже привычным голосом, который настойчиво нашептывал, кажется, самое правильное действие в этот момент. Он приводил и приводил аргументы, призывая меня сделать то, что никогда и ни при каких обстоятельствах я не должна была делать. Мной не двигала ни обида, ни чувство мести, ни злость. Мне всего лишь отчаянно хотелось заставить его снова во мне нуждаться, заставить его любым способом взять в руки телефон и набрать мой номер. И я пошла на это. Я рассказала.