– Нет, спасибо.
– Я думаю, это поможет твоему эго по-настоящему раскрыться.
– Мое эго занято приготовлением ужина, дорогая. Извини.
– Ну правда, мама, в этом нет ничего страшного.
– Знаю, – сказала я, процеживая фасоль. – Поэтому я и не хочу.
– Единственное, что тебе придется сделать, мама, это просто сесть, закрыть глаза и говорить все, что придет в голову.
– О, Кейти, пожалуйста, не превращай меня в одну из своих подопытных свинок, – с раздражением бросила я. – Неужели ты не можешь делать это в школе?
– Нет, – с сожалением ответила она.
– Почему нет?
– Потому что там они все уже проходят курс терапии. Я правду говорю, мам, свободные ассоциации – это очень просто, – настойчиво твердила она, в то время как я, открыв духовку, проверяла, готова ли картофельная запеканка. Она достала записную книжку из кармана. – Ты просто говоришь то, что приходит тебе в голову, какими бы нелепыми ни были эти слова.
– О боже…
– И неважно, какими бы они ни были тривиальными, – продолжала увещевать она. – Неважно, даже если они окажутся неприличными.
– Кейти! – сердито бросила я. – Я не хочу доверяться человеку, совсем недавно игравшему в куклы Барби!
– Да, но Барби интересовали меня только как образец культурного империализма США. Пожалуйста, мама, – упрашивала она. – Только пять минут – и все!
– Ну хорошо, – уступила я. – Я готова доставить тебе такое удовольствие. Но позвольте заверить вас, юная леди, что я считаю всю эту психологическую болтовню очень глупой.
– Все абсолютно нормально, мама, – успокоила она. – Ты сердишься, так не сдерживай свой гнев. Выпусти его наружу. Что бы ты ни сказала, все будет нормально, – оживленно продолжала она. – Садись. Закрой глаза. Хорошо. Расслабься. Дыши глубоко. Пусть твои мысли текут свободно. Какое слово возникло в мозгу?
– М-м…
– Нет, не думай, мама. Просто говори. Сразу. Хорошо? Давай.
– Э… морковь.
– Да.
– Резать…
– Продолжай.
– Нож… острый… э… палка… удар… время. Пятнадцать. Счастливый. Нет. Чересчур. Все же. Может быть. Увиливать. Сигареты. Удар. Ударить. Больно. Рана. Сердце. Цветы. Предательство. Ложь. Обман. Волокита-ублюдок. Все, достаточно! – вскочив, сказала я. – Больше не хочу играть в эту игру.
– Это классический образец сопротивления, мама, – мягко сказала Кейти. – Все вполне закономерно, не беспокойся. Это значит, что мы приблизились к источнику проблемы.
– У меня нет никаких проблем. А, привет, Мэтт. Вот и ты спустился.
– Здесь мы столкнулись с твоей неосознанной борьбой, направленной на то, чтобы не выдать затаенных секретов, – жизнерадостно заявила Кейти, захлопнув свой блокнот.
– Послушай, Кейти, – терпеливо сказала я, вытирая лоб, – нет у меня никаких затаенных секретов. А все это бессмысленное фрейдистское бормотание, по-моему, просто смешно. Ну а теперь, ужин готов, так что сделайте мне одолжение – пойдите и убейте своего отца.
Кто такая Джин? – не переставала я размышлять. Моя соперница. Интересно, как она выглядит. Блондинка или брюнетка? Высокая или маленькая? Она моложе меня? Красивее? Вполне возможно. Тоньше ли меня? Ну, это нетрудно. Она умнее, ярче? Как и когда они познакомились? Это она подцепила Питера или он ее? Воображает ли он, будто влюблен в нее, или это всего лишь физиологическое влечение? О боже. Боже. Я мучила себя, но не могла остановиться. Представляете, сегодня утром я снова нашла в его кармане записку, где говорилось о Джин, и была вдвойне расстроена из-за этого, потому что уикенд прошел вполне хорошо, по-семейному. Мы гуляли с собакой, посмотрели по видео комедию с Де Ниро «Анализируя это». И дети развлекались по-своему. Мэтт большую часть времени провел, как всегда запершись в своей комнате, хотя, как ни странно, несколько раз подходил к почтовому ящику. Но в целом все прошло хорошо. Я даже немного расслабилась и стала думать, что я, возможно, ошибаюсь. В конце концов, у меня не было убедительных доказательств измены Питера, только эти ужасные тревожные чувства, которые никак не удавалось прогнать. Но сегодня утром, когда я вернулась домой с работы, я обнаружила, что он оставил дома свой портфель. Тогда я открыла его – он не был заперт, – знаю, вы не одобрите мой поступок, но все, что я могу сказать в свое оправдание: я просто должна была это сделать. Я испытывала такие муки! Совершенно лишилась спокойствия духа. Я словно оказалась в заточении, где буду пребывать до тех пор, пока не найду способ узнать правду. Так что я открыла портфель. И рада, что сделала это, потому что там, засунутая в кармашек, лежала она. Записка от секретарши Питера, Айрис, где говорилось: Питер, снова звонит Джин, очень беспокоится, говорит, что ты «гадкий мальчик», потому что не перезваниваешь, и просит, пожалуйста, пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА, позвонить. «Гадкий мальчик»? Боже милосердный! Может, она садомазохистка? Я почувствовала раздражение против Айрис, которая мне раньше всегда нравилась, – за то, что она помогает моему мужу поддерживать его подлую liaison dangereuse.[49] Затем я посмотрела на рукопись, над которой он сейчас работал, и там несколько раз увидела имя Джин. Питер писал его на полях, словно одержимый. Иногда было написано все имя, иногда только первая буква. Если бы Питер был связан с этой Джин только по работе, он, безусловно, сказал бы об этом. Но то, как он решительно отрицал всякое знакомство с ней, убеждало меня в том, что у них роман.