Амитав Гош
Стеклянный Дворец
Памяти моего отца
Amitav Ghosh
The Glass Palace
© Мария Александрова, перевод, 2024
© Андрей Бондаренко, оформление, 2024
© “Фантом Пресс”, издание, 2025
Часть первая
Мандалай
1
Только один человек в харчевне знал наверняка, что это за звук разнесся над речной долиной вдоль серебристой ленты Иравади до западных стен форта Мандалай. Человека этого звали Раджкумар, и он был индийцем, мальчишкой одиннадцати лет – не та фигура, на чей авторитет можно положиться.
Звук был незнакомым и тревожным, далекий гром, за которым последовал низкий раскатистый рокот. Потом словно треск сухих веток, внезапный и резкий, который вдруг сменялся утробным грохотом, сотрясавшим харчевню, от чего дребезжали горшки с супом. В заведении имелось всего две лавки, и на обеих, тесно прижавшись друг к другу, сидели люди. Было зябко, в Центральной Бирме начиналась короткая, но холодная промозглая зима, солнце не поднималось достаточно высоко, чтобы рассеять туман, на рассвете плывущий над рекой. С первыми ударами грома в харчевне повисло молчание, а следом хлынул шквал вопросов и шепоток ответов. Люди озирались в замешательстве: Что это? Ба ле? Что это может быть? А потом сквозь гомон предположений прорезался высокий, взволнованный голос Раджкумара.
– Английская пушка, – на свободном, но с сильным акцентом бирманском сообщил он. – Они стреляют где-то на реке. Направляются сюда.
Некоторые из посетителей нахмурились, заметив, что это сказал мальчишка-слуга, калаа[1] из-за моря – индиец с зубами белоснежными, как белки его глаз, и кожей цвета полированного дерева. Он стоял в центре харчевни со стопкой щербатых глиняных мисок. И улыбался смущенно и глуповато, как будто стеснялся выставлять напоказ свои познания, неположенные по возрасту.
Его имя означало Принц, но во внешности не было ничего королевского – забрызганная маслом рубаха, небрежно завязанная лоунджи[2] и босые ноги с загрубевшими мозолистыми подошвами. Когда люди спрашивали, сколько ему лет, он отвечал, что пятнадцать, а иногда восемнадцать или девятнадцать, это придавало ему уверенности и силы – выдавать себя за взрослого и самостоятельного, зрелого телом и духом, когда на самом деле ты всего лишь ребенок. Но Раджкумар мог даже сказать, что ему двадцать, и люди поверили бы, потому что он был крупным крепким парнем, выше и шире в плечах, чем многие мужчины. И поскольку он был еще и очень смуглым, не догадаешься, что подбородок у него такой же гладкий, как ладони, без малейших признаков пробивающегося юношеского пушка.
Тем ноябрьским утром Раджкумар оказался в Мандалае по чистой случайности. Его лодке – сампану, на котором он работал матросом и мальчиком на побегушках, – потребовался ремонт после плавания вверх по Иравади от Бенгальского залива. Хозяин судна переполошился, узнав, что на починку уйдет месяц, а то и больше. Он не мог себе позволить столько времени кормить команду, а потому принял решение: кое-кому придется найти себе другой заработок. Раджкумару велено было отправляться в город, что в паре миль от реки. На базаре, у западной стены форта, он должен был спросить женщину по имени Ма Чо. Она была наполовину индианкой и держала небольшую харчевню – может, у нее найдется работа.
Вот так и получилось, что в свои одиннадцать лет, входя пешком в Мандалай, Раджкумар впервые в жизни увидел прямую улицу. Вдоль этой улицы стояли бамбуковые хибары и крытые пальмовыми листьями лачуги, между ними высились кучи отходов, там и сям лежали навозные лепешки. Но прямую линию дороги не мог осквернить никакой хаос, тянущийся вдоль нее, она была как несокрушимая дамба, рассекающая морскую зыбь. Она уводила взор вдаль через весь город, мимо красных кирпичных стен форта к далеким пагодам на холме Мандалай, сиявшим на склоне, как белые колокола.
Раджкумар был для своего возраста опытным путешественником. Сампан, на котором он работал, обычно держался в прибрежных водах, курсируя вдоль протяженного побережья, соединявшего Бирму и Бенгалию. Раджкумар бывал и в Читтагонге[3], и в Бассейне[4], и во множестве городков и деревень между ними. Но ни в одном из своих путешествий он никогда не встречал таких широких дорог, как эта в Мандалае. Он привык к улочкам и переулкам бесконечно извилистым, когда не разглядеть, что делается за следующим поворотом. А здесь нечто совсем новое – дорога, которая идет прямым неизменным курсом, и горизонт становится частью повседневности.