Приговоренные деревья оставляли умирать стоя – иногда года на три или даже дольше. И только когда они засыхали достаточно, чтобы держаться на воде, их намечали к вырубке. Вот тогда приходили лесорубы с оружием на плечах и, прищурившись вдоль лезвия топора, прикидывали на глазок место падения своих жертв.
Деревья, пускай уже мертвые, грохотали набатными колоколами протеста, падая на землю, эти громовые раскаты слышны были на мили вокруг, в падении они разрушали все на своем пути: молодые побеги, подлесок, переплетение лиан ротанга. Толстые стволы бамбука расплющивались мгновенно, тысячи сочленений одновременно взрывались смертоносными осколками, выбрасывая грибовидные облака щепы.
А потом выходили на работу отряды слонов, направляемые погонщиками – у-си и пе-си, слоны толкали, бодали, подтягивали хоботами. На землю укладывали полосы деревянных катков, и сноровистые па-киейк – цепных дел мастера, которые запрягали слонов и закрепляли бревна, – сновали между ног животных, застегивая стальную сбрую. Когда в конце концов бревна приходили в движение, трение при их перемещении было таким, что водоносам приходилось бежать рядом, поливая дымящиеся валки из ведер.
Доставленные к берегам чаунга бревна складывали штабелями и оставляли до того дня, когда потоки очнутся от спячки сухого сезона. С первыми дождями грязные лужицы вдоль ручьев оживали, потягивались и брались за руки, медленно поднимаясь и приступая к расчистке мусора, накопившегося за долгие месяцы засухи. А потом всего за несколько дней проливных дождей они вздымались в своих руслах, вырастая в высоту в сотни раз, и там, где неделю назад они сникали под весом прутиков и листочков, ныне уже швыряли вниз по течению двухтонные бревна, как оперенные дротики.
Так начиналось путешествие древесины к тиковым складам Рангуна: слоны сталкивали бревна по склонам в пенящиеся воды чаунгов. Следуя рельефу местности, бурливые воды проделывали путь от притока к притоку, пока не впадали наконец в полноводные реки равнин.
В засушливые годы, когда чаунги были слишком немощны, чтобы поднять столь могучий вес, тиковые компании терпели убытки. Но даже в хорошие годы они были ревнивыми, жестокими и требовательными надсмотрщиками – эти горные потоки. В разгар сезона из-за одного-единственного застрявшего дерева мог образоваться затор из пяти тысяч бревен и даже больше. Обслуживание этих бурных вод было отдельной наукой, со своими знатоками, экспертами, специальными командами погонщиков и слонов, которые проводили месяцы муссона, неустанно патрулируя лес, – это были знаменитые аунджин, слоны, искусные в трудном и опасном ремесле расчистки чаунгов.
Как-то раз, когда они укрывались за умирающим подрезанным стволом тика, Сая Джон вложил Раджкумару в одну руку листочек мяты, а в другую – опавший с дерева лист. Потрогай их, сказал он, разотри в пальцах.
– Тик – родственник мяты, tectona grandis, происходящий из того же рода цветковых растений, но от боковой ветви, во главе которой самая успокаивающая из трав, вербена. Среди его близких родственников много других ароматных и привычных трав – шалфей, чабер, тимьян, лаванда, розмарин и, что самое удивительное, священный базилик, со своим многочисленным потомством, зеленым и фиолетовым, с гладкими листиками и жесткими, острый и ароматный, горький и сладкий.
В Пегу росло некогда тиковое дерево, ствол которого тянулся вверх до первой ветви на сто шесть футов. Представь, какие были бы листья у мяты, если бы она выросла на сто футов от земли, не слабея и не клонясь, – стебель прямой, как отвес, а первые листья появляются почти на самом верху, собраны вместе и вытянуты, как ладони всплывающего ныряльщика.
Листик мяты был размером с большой палец Раджкумара, в то время как другой лист легко накрыл бы след слона; один – сорняк, годящийся, чтобы приправить суп, а другой упал с дерева, из-за которого рушились династии, начинались войны, рождались баснословные состояния и новый образ жизни. И даже Раджкумар, который никоим образом не был склонен поддаваться натянутым аналогиям или предаваться фантазиям, вынужден был признать, что между легкой ворсистостью одного и щетинистым, грубым мехом другого существовало безошибочное сходство, родство, ощутимая семейная связь.