− Чего съ нимъ разговаривать! Докладай хозяину… Жульницкая работа!..
Приказчикъ помуслилъ карандашикъ и поставилъ цыфру.
− Не желаешь… можешь итить къ чортовой матери! − сказалъ онъ, не отводя глазъ отъ тетрадки.
Теперь начали говорить всѣ разомъ.
− Развѣ это кирпичъ! Жигу нѣтъ… Гнилой! Всѣ ноги стекломъ изгадили… Хозяину докладай!
− Условiе писано, а тамъ не мое дѣло. Вонъ бритый подмахнулъ, грамотѣ-то который умѣетъ… Не желаешь − безъ пачпортовъ пойдешь…
− И безъ пачпортовъ сойдемъ! − кричалъ солдатъ. − Я всѣ права знаю!
− У тебя когда пачпортъ-то былъ? Скважина безпачпортная… Акай! Чисто ребенки какiе. Ну, мѣрить буду.
Приказчикъ поднялся и пошелъ въ гулѣ голосовъ, а за нимъ всѣ, шарпающiе лаптями, широкiе, какъ пни, съ крѣпкими свилеватыми руками, всѣ въ синихъ посконныхъ штанахъ, гологрудые, съ пропотѣвшими шнурками крестовъ, калужане изъ-подъ лѣсного Козельска. И впереди всѣхъ, за приказчикомъ, мѣднолицый солдатъ, съ задвинутой на маковку трепаной фуражкой, ѣдкiй и горячiй.
− Я еще говядину твою въ полицiю докажу! Людей травишь?!
− По барину говядина, по дерьму черпокъ… − отзывался приказчикъ.
− По башкѣ оглобля…
− Что-о? Урядникъ-то, братъ, въ Мѣниковѣ живетъ!..
Приказчикъ остановился и обернулся къ солдату.
− Гляди, на!
− Думаешь, ораторъ здѣсь?
Смѣрили другъ друга и опять пошли.
− Сыскали соколика! Вы его, братцы, слушайте больше!.. До первой бутылки вся его работа… − сказалъ приказчикъ, останавливаясь у кладки и принимая изъ рукъ Трофима мѣченую тесинку.
− Братцевъ-то за пазухой ищи!
Смѣялись въ артели. Приказчикъ накладывалъ тесинку.
− На кирпичъ еще… ногдя не доходитъ…
Приказчикъ приставилъ ноготь.
− Въ кирпичѣ пять ногтевъ… − сказалъ Трофимъ, подставляя и свой ноготь.
− Не принимаю.
− Чего тамъ… клади ему десятокъ на походъ. Хозяйскiй у его ноготь.
И опять требовали доложить хозяину.
− Работай, а вотъ прiѣдетъ…
− Который день все ѣдетъ…
Полетѣли въ кучу мотыги и ломы, и артель пошла ко двору, ломая кусты и перескакивая черезъ кучи щебня. Былъ часъ обѣда.
Прказчикъ остался въ застоявшейся тиши сада. Оглядывалъ кучи набитаго щебня и соображалъ. Зяблики переговаривались по кустамъ − что-это-что-это-что-ви-жу-у?…
− Щебню-то набили!
Прикидывалъ и видѣлъ, что изъ отмѣченной полосы не вышло и половины высчитаннаго хозяиномъ кирпича.
… Будетъ теперь лаяться…
Онъ растянулся на животѣ и принялся провѣрять записи и высчитывать. Кругомъ стоялъ полуденный влажный и густой духъ прогрѣтой земли и зелени и морилъ. Путались выкладки, и думалось на жарѣ, что хорошо бы теперь кваску со льду да съ сушенымъ бы судакомъ. Крякнулъ, поймалъ на шеѣ божью коровку, помялъ и швырнулъ.
Передъ нимъ, въ солнечномъ пятнѣ, сидѣла на былинкѣ желтая бабочка и вздрагивала сквознымъ брюшкомъ. Онъ глядѣлъ на бабочку и соображалъ, какъ бы поднять выходъ кирпича, чтобы не ругался хозяинъ, и пока соображалъ, налетѣла еще бабочка, и погнало ихъ къ солнечной полянѣ, сплошь залитой желтымъ курослѣпомъ.
Съ огородовъ донесло пѣсню − и тамъ пошли на обѣдъ. Приказчикъ потянулся, похрустывая, и поднялся. Закололо въ глаза разсыпаннымъ по камню стекломъ.
… Ммда-а… работка… − подумалъ онъ, сорвалъ стебелекъ сныти и, обдирая зубами, пошелъ ко двору.
Только что отужинали, и въ воздухѣ стоялъ густой запахъ сала и щей.
Сидѣли на чуркахъ, у столовыхъ досокъ, лежали на выбитой травѣ, поглядывая въ свѣтлое еще небо, слѣдили, какъ тянутъ жуки. И за ними, дальше, тоже, какъ-будто, лежали еще бѣлыми пятнами. Это были кинуты днемъ и теперь забыты подъ росой рубахи.
Черезъ разбитую сверху стѣну заглядывали изъ сада во дворъ темнѣющiе кусты и задумавшiяся вершинки − что тихо? Затаившись, глазѣли по краю двора черныя дыры сараевъ. Дремотное бродило въ падавшихъ сумеркахъ, и уже сномъ думалось всѣмъ. Лѣниво вспыхивали огоньки покурокъ.
Стряпуха шумно перемывала и отшвыривала ложки. Съ ней сегодня никто не шутилъ, потому что передъ вечеромъ у ней померъ ребенокъ. Она уже отплакала надъ нимъ, и хотѣлось еще поплакать, но знала она, что нехорошо плакать о младенцѣ − не будетъ ему покою. Низко надвинувъ платокъ, перемывала она чашки, вобравъ въ себя и защемивъ боль, и когда убралась, пошла къ дому, гдѣ въ угловой комнатѣ, къ саду, лежалъ на прилаженной дощечкѣ ея ребенокъ, обернутый въ чистыя онучи. Но побоялась войти въ темный и пустой домъ, такой огромный и гулкiй, и сѣла на ступенькахъ крыльца, чуть видная въ сумеркахъ. Но и здѣсь было жутко и тяжело одной, и она позвала Михайлу. Онъ пошелъ къ ней и сѣлъ рядомъ. Такъ сидѣли они оба, молча, чуть видные.
Приказчикъ поужиналъ на газеткѣ и курилъ, прислушиваясь къ разговору. Но разговоръ былъ все тотъ же − о гниломъ кирпичѣ. Солдатъ-бродяга ругался, а Трофимъ уговаривалъ потерпѣть. Что толку сойти! Сойти всегда успѣешь, а вотъ найти… Поди-ка, найди теперь, когда въ городѣ, вонъ, полнымъ-полно народу. Главное дѣло − бумагой окрутились…
− Милый человѣкъ, − вдумчиво-ласково говорилъ Трофимъ. − Я-то ужъ по работамъ хожу скольки годовъ… Марался ты, какъ я по работамъ… Пачпорта опять… Съ недѣлю проходишь, милый ты человѣкъ!.. Скольки денъ потеряемъ! Люди семейные… кажный пятачокъ…
− Панихиду-то кому другому пой. Связался съ вами, съ чертями… Дай суботѣ подойтить − засверкай, моя мамаша!
− Ты вонъ вольный… усклизнешь куда ни на есть, а у насъ пачпорта…
Пистонъ сидѣлъ на чурочкѣ и скрипѣлъ:
− Вотъ какой народъ пошелъ недовольный… А мы-то, бывало!
− У, блоха лысая, нашелъ чѣмъ равнять! Нешто вы люди были?
− А то не люди?
− Люди… на блюдѣ!
− Вотъ тогда бы ты поговорилъ-то! − отозвался приказчикъ. − Тогда-то, можетъ, я тебя дралъ бы!
− А теперь слаже?… − вздохнулъ Трофимъ. − Сила, она навсегды жметъ.
− Калуцкихъ! У кого винты, такъ… Я теперь плюнулъ и пошелъ!
− Вдоль по питерской! − сказалъ приказчикъ.
− Помалкивай. А то я − не я… Птица какая… въ сапогахъ! Въ Америкѣ вонъ… какъ? Менѣ какъ по сту цѣлковыхъ не берутъ… Не желаю и все. Ну и даютъ, по карахтеру глядя.
− Вотъ и ступай туда. Чего расходуешься-то!
Начинала падать роса. Поскрипывалъ коростель за садомъ, въ лугахъ, но казалось, что онъ совсѣмъ близко гдѣ-то.
− Что я-то произошелъ! − сказалъ Пистонъ. − А мнѣ бы, можетъ, въ коляскахъ надо ѣздить и газеты читать… какъ я самъ себя знаю-то…
− Въ ко-ляскахъ! Въ кучера-то мордой не вышелъ, полпорцiя!
Пистонъ сидѣлъ на чурбашкѣ, попыхивалъ трубочкой и, какъ сухой листъ, шуршалъ его голосокъ.
… И вотъ и призываетъ въ кабинетъ. Вонъ съ угла будетъ съ того, къ саду…
Бѣлѣлъ за деревьями уголъ дома. Поглядѣли изъ артели и вспомнили стряпухина младенца.
… А я очень испугался, ежели въ кабинетъ… Они тамъ на стѣнкѣ варежки кольцовыя держали, и если надѣнутъ и притомъ нанесутъ ударъ, то очень рѣзко. И больше пò уху наровили. А въ такомъ случàѣ лопается неизбѣжно. И вотъ садовникъ мнѣ… очень былъ неистощимый человѣкъ… «Вы, говоритъ, Федоръ Сартилатычъ, неизбѣжно натритесь звѣробойной мазью, все изображенiе лица и ухи особенно накрѣпко, это кровь располируетъ и устранитъ знакъ». И еще тоже мазь одну мѣшалъ съ вишневымъ клеемъ, и чтобы накрѣпко втиралъ въ задъ, какъ пороть. Только волдырикомъ пойдетъ! Потому клей онъ подъ кожу пройдетъ и какъ заслонка. Но только напртивъ этого Анкудинъ у насъ, дратель-то самый главный, тоже свое средство держалъ. Натретъ наперво крапивой, волдырики взыграютъ, кровь-то всю заслонку и съѣстъ…