– Что с тобой стряслось? – спросил Эмилио. – Ты похожа на привидение.
– Я... У меня болит голова.
– Может, тебе помогла бы бутылочка пива?
– Да, спасибо. Большое спасибо.
– Не надо так уж меня благодарить, – сухо остановил ее Эмилио. – За пиво придется заплатить.
– Я заплачу. У меня есть деньги.
Ей подумалось: "У меня есть деньги, которые я не могу тратить, платья, которые не могу носить, флаконы духов... А я должна разгуливать, воняя, словно козел. Джо говорил: "Ты стащила у козла его запах".
Это показалось ей таким смешным, что она тихонько хихикнула, прикрывая рот руками, чтобы кто-нибудь не услышал и не захотел узнать, над чем она смеется. Это было бы трудно объяснить, тем более, что она сама не была уверена в причине смеха.
Эмилио вернулся с бутылкой дешевого пива. Отдал бутылку и протянул руку за деньгами. Она нехотя, словно последнее, положила в его ладонь пезо.
– Мало, – заявил Эмилио.
– Больше нет.
– У меня другие сведения. Говорят, твой лотерейный билет выиграл на прошлой неделе.
– Ничего подобного.
– Я слышал: ты забрала все деньги и спрятала. Если так...
– Да не так это.
– Предположим, так. Тогда тебе повезло, потому что у меня есть для тебя шикарное дельце.
– Я уже навидалась твоих хороших делец.
– Это совсем особое.
С одной из самых высоких полок за дверью Эмилио вытащил какой-то предмет, завернутый в номер "Графико". Он развернул газету и протянул ей шкатулку из кованого серебра:
– Ведь правда красавица?
Она приложила пивную бутылку к пылающему лбу.
– Как видишь, – продолжал Эмилио, – она повреждена, чуть помята. Вот почему я предлагаю ее за абсурдную цену – двести пезо. Попробуй, возьми ее, гляди, сколько весит. Это настоящее серебро, тяжелое, как сердце плакальщицы, а что может быть тяжелее, а, Консуэла?
– Где ты раздобыл ее? – спросила Консуэла.
– Ха! Мой секрет.
– Ты должен сказать мне. Я должна знать.
– Ладно уж, я ее нашел.
– Где?
– Леди оставила ее на одном из табуретов в баре.
– Какая леди?
– Если бы я знал эту леди, я вернул бы шкатулку, – сурово ответил Эмилио. – Я честный человек, никогда не хватаю чужого, никогда. Но, – он пожал плечами, – я не знаю ее имени, а она выглядела очень богатой: множество золотых браслетов, с позолоченными веками...
В четыреста четвертом номере зазвонил телефон. Обе женщины подскочили, как от выстрела. Потом та, что была одета в красный шелк, прошла через комнату и подняла трубку:
– Да.
– Она сейчас поднимется назад, – сообщил Додд. – Оставьте дверь слегка приоткрытой, так, чтобы она могла войти. Миссис Келлог в порядке?
– Да.
– А вы?
– Я нервничаю. Чувствую себя такой нелепой в этом маскарадном наряде, с краской на лице. Не уверена, что справлюсь со всем этим.
– Это необходимо, Пат.
– Я же не актриса. Как я обману ее?
– Сможете, потому что она готова к обману. Мужчины уже исполнили свои роли – Эскамильо, Эмилио. Теперь ваша очередь. Скоро там будет Келлог. Я тоже. Я буду в соседнем номере. Не бойтесь.
– Ладно, – сказала мисс Бартон. – Ладно.
Она положила трубку и посмотрела на женщину, присевшую на краешек одной из кроватей:
– Она скоро войдет. Мы должны быть готовы.
– О Боже, – прошептала Эми. – Я не уверена. Даже теперь не уверена.
– Остальные уверены. Мы все. Мы уверены.
– Как вы можете быть уверены, если я не уверена?
– Потому что знаем вас и ваш характер. Знаем, что вы не могли бы...
– Но я же говорю вам, иногда я помню, я помню совершенно ясно. Я подняла серебряную шкатулку. Я собиралась кинуть ее с балкона, как подбивала меня Уильма. Она стала вырывать у меня шкатулку, и тогда я ударила...
– Вы не можете помнить то, что никогда не происходило, – стойко заверила мисс Бартон.
– ...И прекрасный шелковый костюм, – продолжал Эмилио. – Цвета крови. Мой любимый цвет. Ваш любимый цвет тоже, Консуэла?
Она не услышала вопроса. Она таращилась на серебряную шкатулку, как если бы та содержала всех чертей преисподней.
– До того ты никогда не видел женщину, которая оставила ее?
– Неверно. Я сказал, что не знаю ее имени. Конечно, я видел ее и раньше. Она и ее приятельница как-то вечером надолго задержались в баре в компании с Джо. Они были беззаботны, веселы, выпили массу текилы.
– Нет. Не верю тебе. Это невозможно.
– Спроси Джо, когда повидаешься с ним опять, – посоветовал Эмилио.
– Я больше с ним не встречусь...
– А может, случится сюрприз. Как-нибудь вечером откроешь дверь, никого не ожидая, и вот он тут...
– Нет, это невозможно...
– Тут он будет такой, как всегда, – Эмилио нервно усмехался, – такой, как всегда. Он скажет: "Вот я, Консуэла, я вернулся к тебе и к твоей теплой постели, и я никогда больше не оставлю тебя. Всегда буду рядом, а ты уж никогда не отделаешься от меня".
– Заткнись! – завопила она. – Скотина. Враль. – Она держала бутылку с пивом за горлышко, как если бы собиралась запустить в него, чтоб замолчал. Пиво пролилось на деревянный пол и просачивалось сквозь трещины в полу, оставляя за собой шлейф пузырьков. – Он не вернется никогда.
Усмешка Эмилио исчезла, и белые полосы страха окружили его запекшийся рот.
– Отлично. Он никогда не вернется. Не спорю с дамой, у которой так много мышц и плохой характер.
– Шкатулка, женщина – все это фокусы.
– Что ты мелешь, фокусы? Я не показываю фокусов.
– Шкатулку дал тебе сеньор Келлог. А такой женщины, как ты говоришь, нет.
Казалось, Эмилио был искренне озадачен.
– Сеньора Келлога я не знаю. Что касается женщины, я видел то, что видел. Мои глаза не врут. Она и ее подружка с каштановыми волосами были здесь в пять тридцать или около того. Я обслуживал их сам. Я сказал: "Добрый день, сеньоры, как приятно повидать вас снова. Вы куда-нибудь уезжали?" И сеньора в кровавом костюме ответила: "Да, я совершила длинное, долгое путешествие. И думала, никогда уже не вернусь. Но вот опять я здесь".
– Мои четки, – проговорила Консуэла. Пивная бутылка выпала из ее рук и, не разбившись, покатилась по деревянному полу. – Я должна найти мои четки. Чулан – быть может, я их оставила в чулане. Надо пойти отыскать. Мои четки... Святая Мария, благодатная...
Руперт и Додд ожидали в спальне.
– С одной стороны дьявол, с другой – заблуждение, – заговорил Руперт. – Я попал в ловушку. Ничего не оставалось, как пережидать, спрятав Эми, пока она не будет в состоянии ясно рассуждать, видеть разницу между тем, что действительно было, и тем, что придумала Консуэла. Мне пришлось прятать ее не только от полиции, но и от ее семьи, да и вообще от всякого, кому ей захотелось бы "признаться". Я не мог пойти на риск, на то, что кто-то поверит в ее признание. Иногда я сам почти верил, – так искренне и так правдоподобно это звучало. Но я знал мою жену и знал, что она не способна к насилию против кого угодно. С вранья Консуэлы все и заварилось. А тут еще Эми, ее сознание собственной никудышности. Она всю жизнь страдала от не имеющей названия вины. Консуэла подбросила этой вине имя – убийство. И Эми имя приняла; ведь порой легче выбрать что-то одно определенное, пусть даже отвратительное, чем жить дальше с грузом невнятных и непреодолимых страхов. Была и другая причина. Эми все больше ловила себя на враждебности к Уильме и возмущалась ее властным превосходством. Мало-помалу это перевоплотилось в чувство вины. Кроме того, не забудьте, что Эми напилась и, следовательно, не могла помнить факты, которые противоречат фальшивой версии Консуэлы.
– Вы утверждаете, что версия фальшива, – перебил Додд. – А вы уверены в этом?
– Если б я не был уверен, разве я признался бы вам и сдался на вашу милость? Разве я притащил бы сюда вас и Эми, втянул бы во все это мисс Бартон, ломая множество законов? Поверьте мне, мистер Додд. Я уверен. Это Эми не уверена. Вот отчего мы все здесь сегодня. Мы не можем позволить ей провести остаток жизни в уверенности, что она убила свою лучшую подругу. Она не убивала, я знаю это, знал с самого начала.
– Почему же вы сразу решительно и быстро не устранили Консуэлу?