— Среди некоторых, — с улыбкой перебил Александр, — и мой дядюшка германский император Вильгельм. В последнем письме он умоляет меня не давать России конституции, а если я в своих реформах зашел слишком далеко, то, по крайности, не разрешать будущим палатам обсуждать бюджет, международные вопросы и участвовать в личном выборе министров. Я ответил ему: De mon vivant ça n’aura jamais lieu![15] Ты согласен со мной?
— Ваше величество, — сказал Лорис, стоя в почтительной позе. — Предлагаемые меры к тому и направлены, чтобы парализовать стремление известной, хотя и незначительной, части общества к конституционному правлению.
— Это я уже слышал, — наклонил голову государь. — Возьми на столе свой проект, четвертого числа обсудим на Государственном совете, а там и в печать. Ступай.
Михаил Тариелович взял со стола тонкую пачку исписанной бумаги, несколько листков, заключавших в себе то, к чему «диктатор сердца» стремился последнее время.
К дверям он шел сперва прямо, потом боком, потом спиной, так что лицо его было все время обращено к императору. Не глядя на него, возможно, даже забыв про него, государь стал подбрасывать в камин мелкие чурки березовых дров, чтобы поддержать затихавший огонь.
«Господи! — горячо подумал Михаил — Тариелович. — Сохрани его для России!»
Около десяти утра у Веры в квартире у Вознесенского моста, как было условлено, появился Фроленко, запорошенный снегом. В руках он держал что-то завернутое в газету. Перехватив Верин вопросительный взгляд, он сказал:
— Это не бомба.
Положил сверток на старый скрипучий стул, снял шапку и стал бить ее об колено, стряхивая снег. Затем шапкой обмахнул пальто, повесил то и другое на вешалку и только после этого спросил:
— Все в порядке?
— Да.
— Сколько?
— Четыре.
Четыре бомбы было сделано сегодня за ночь. Два часа назад последние две были унесены на Тележную улицу.
— Не густо. — Фроленко взял сверток, прошел с ним в гостиную. Вера проверила задвижку и постояла, приложившись ухом к двери. На лестнице было тихо. Войдя в гостиную, она увидела Фроленко за столом. Перед ним была бутылка вина, французская булка и колбаса, которую он резал ножом.
— Что вы собираетесь делать? — спросила Вера дочти с ужасом.
— Я еще не завтракал, — спокойно ответил он. — У вас найдется какая-нибудь посуда для вина?
Она ушла на кухню, достала тонкий стакан. Сегодня, если все пройдет, как намечено, через два часа Фроленко замкнет провода, соединяющие гальванические батареи с динамитом, заложенным под Малой Садовой. При этом сам Фроленко, вероятнее всего, погибнет под обломками магазина сыров.
Она вернулась в комнату и поставила стакан перед гостем.
— А себе? — спросил он.
Она покачала головой и спросила, не выдержав:
— Неужели вы сейчас можете есть?
— Пока жив, могу. — Он наполнил стакан видом.
Оно было темно-красного цвета. Фроленко посмотрел на Веру и сказал, как бы оправдываясь: — Сегодня трудный день, и я должен быть в полном обладании сил.
Вера смотрела на него, и глаза ее наполнялись слезами. «Какое мужество! Какое самообладание! Даже в такую минуту он думает только о деле».
Отхлебнув вина, Фроленко отломил кусок булки, положил на нее колбасу и стал медленно жевать. Снова посмотрел на Веру и усмехнулся: — Сейчас шел к вам, возле Аничкова моста привязалась цыганка: «Золотой, дай погадаю». Смеха ради протянул ей руку. Дальняя дорога, казенный дом, насчет Малой Садовой ни слова. «Ну ладно, — говорю, — а вот скажи-ка мне, долго ли проживу?» Посмотрела на ладонь внимательно. «Точно, — говорит, — не скажу, золотой, но доживешь до глубокой старости». — Фроленко улыбнулся. — Добрая душа. За пятиалтынный обещает долгую жизнь. А осталось из того, что она обещала… — он достал из кармана часы, откинул крышку. — Часа два, а может, и того меньше.
— Вы в этом уверены?
— Во всяком случае, я надеюсь на это. — Отодвинув край занавески, он посмотрел за окно. — Народ в баню валит. Завидно. Я бы сейчас тоже попарился.
Задвинув штору, он доел колбасу, смахнул в ладонь крошки, посмотрел, куда высыпать.
Вера все смотрела на него, и сердце ее сжималось от боли.
— Бросьте на пол, — сказала Вера, — я уберу.
— Зачем же оставлять после себя мусор? — Он пошел на кухню, потом в прихожую, надел пальто с вытертым бобровым воротником и, остановившись перед дверью, мял в руках рыжую шапку. И вдруг широко шагнул к ней: