Выбрать главу

Пристальное внимание вопросам преемственности монгольского Еке улуса от его предшественников конца I тысячелетия до н. э. — начала I тысячелетия уделяют историки МНР Н. Ишжамц[57] и особенно Г. Сухбатар. В пользу своего основополагающего тезиса о том, что «традиция государственности у монголов преемственно связана с хуннской», Г. Сухбатар приводит такие соображения: 1) идентичность раздела империи на крылья и центр; 2) военная десятичная система; 3) сходная церемония интронизации; 4) одинаковая концепция верховной власти (авторитарность шаньюя); 5) похожий погребальный обряд; 6) применение свистящих стрел; 7) любовь и хуннов и монголов к конским скачкам и верблюжьим бегам; 8) одинаковый видовой состав стада; 9) одинаковая конструкция лодок[58]. Ясно, что лишь первые четыре фактора можно считать элементами социально-политической преемственности. Однако Г. Сухбатар не дает подробно сопоставления текстов источников и оставляет в стороне проблему механизма движения традиции в истории. Что касается остальных пунктов, то все они построены на предельно дискуссионном утверждении о монголоязычности хуннов (и, следовательно, признании их этническими предками монголов) и на абстрагировании от общеизвестной нивелировки материальной культуры евразийских номадов. К тому же в источниках, насколько мне известно, нет детальных описаний коронации шаньюя.

Да и сам Г. Сухбатар в своей книге о сяньби (период их гегемонии в Центральной Азии — II–IV вв.) писал, что ритуал поднятия хана на войлоке семью придворными происходит от ритуала тоба[59]. С этим же сяньбийским племенем Ш. Бира связывает монгольскую титулатуру, иерархию государственных должностей и концепцию верховной власти (идея «единохаганства», связь кагана с Небом). Но для доказательства традиционности последнего явления он привлекает не сяньбийскую, а древнетюркскую формулу монаршего титула, уподобляя ее эпитетам первопредка Бортэ-Чино в «Тайной истории монголов». Кроме того, заявляя о непрерывности передачи традиции политических представлений у кочевых народов, Ш. Бира не прослеживает ход этого процесса, не пытается выяснить его динамику[60]. К тому же сферу сохранения традиции он ограничивает лишь религией (для древних тюрок и монголов до второй половины XIII в. — шаманизм, для периода Юань и позже — буддизм[61], что обедняет многообразие социально-политических отношений, ведь государственное строительство велось не только на основе религиозных норм (см. ниже, гл. 2).

Если Г. Сухбатар и И.Я. Златкин начинают историю антагонистических формаций в Центральной Азии (а стало быть, по марксистской схеме, и государственности) с хуннской эпохи, то Н. Сэр-Оджав, признавая державу шаньюев «дофеодальным государством», считает первым раннефеодальным образованием каганат журжаней (IV–VI вв.). Именно от них, по его мнению, через тюрок и уйгуров, начало формироваться классовое общество, окончательно сложившееся в Монгольской империи XIII в.[62]

Тема государственных традиций древних тюрок (туцзюэ) VI–VIII вв. довольно полно отражена в литературе. Еще в 1941 г. В.А. Гордлевский писал, что «гипотеза о взаимодействии турок и монголов» задолго до нашествия Чингис-хана и его внуков на западные страны «стоит на очереди»[63]. Начали исследовать ее американские и турецкие ученые[64]. П. Голден разработал классификацию передававшихся традиций, выделив из них культовые (церемониал коронации; представления о священных узах кагана и всего правящего рода с божественными силами; понятие священного центра державы), политические и социальные (титулатура; деление государства на две части-крыла при старшинстве восточной; владение домениальными землями по рекам Орхону и Селенге)[65]. Избранные П. Голденом критерии анализа представляются чрезвычайно продуктивными, но данный автор намеренно ограничивает свое исследование дочингисовской эпохой, лишь изредка ссылаясь на примеры из устройства Еке Монгол улуса. Кроме того, он тоже не показывает пути и способы движения традиции от одного народа к другому, хотя и применяет вполне здесь уместное понятие из лексикона европейского Средневековья — translatio imperii[66].

В трудах историков-марксистов укоренился формационный подход, который применен и при анализе древнетюркской эпохи[67]. Выше указывалось, что некоторые советские и монгольские авторы связывают начало феодализации номадов с периодами гегемонии хунну и жужаней. Другие исследователи видят аналогичную роль каганатов туцзюэ и уйгуров для народов Саяно-Алтая[68], Центральной Азии[69], а С.Г. Кляшторный прямо пишет: «Не гунны, а наследовавшие им… тюркские племена оказали решающее влияние на формирование специфических для Центральной Азии хозяйственных типов, политических общностей и культурных традиций»[70]. Принципиальное значение социально-политической организации («вечного эля») туц-зюэ для окрестных и более поздних кочевых народов подчеркивал и Л.Н. Гумилев, выдвигая на первый план притягательную для степных вождей стройность политической структуры при правителях из рода Ашина[71]. Правда, в одной из последующих работ он высказал противоположное мнение о всеобщем неприятии той же системы вследствие ее «жестокости»[72]. В литературе неоднократно отмечалось решающее влияние каганатов VI–IX вв. на формирование государственности у карлуков и Караханидов[73], киданей[74], кимаков[75], хазар[76] и других народов. Рассмотрим проблему древнетюркских традиций применительно к Монгольской империи.

вернуться

57

Ишжамц Н. Образование единого монгольского государства и установление феодализма в Монголии (XI — середина XIII в.). С. 8, 9.

вернуться

58

Сухбаатар Г. К вопросу об исторической преемственности в истории древних государств на территории Монголии. С. 114, 115; Он же. К вопросу об этногенезе монголов // Роль кочевых народов в цивилизации Центральной Азии. Улан-Батор, 1974. С. 275–276; Он же. Некоторые вопросы истории хуннов (сюнну) // Олон улсын монголч эрдэмний III их хурал. Улаанбаатар, 1978. Т. 1. С. 262, 264.

вернуться

59

Сухбаатар Г. К вопросу о появлении письменности у народов Центральной Азии // Монголын судлал. 1971. Т. 8. С. 131, 132.

вернуться

60

Бира Ш. Концепция верховной власти в историко-политической традиции монголов // Бира Ш. БНМАУ-ын түүх, соёл, түүх бичгийн асуудалд. Улаанбаатар, 1977. С. 196, 197.

вернуться

61

Бира Ш. Концепция верховной власти в историко-политической традиции монголов. С. 199–204.

вернуться

62

Сэр-Оджав Н. Древняя история Монголии (XIV в. до н. э. — XII в. н. э.). С. 15, 25; Он же. Монголын эртний түүх. Улаанбаатар, 1977. С. 157, 158.

вернуться

63

Гордлевский В.А. Государство Сельджукидов Малой Азии // Гордлевский В.А. Сочинения. М., 1960. Т. 1. С. 69.

вернуться

64

Речь идет именно о попытках развернутой аргументации, а не о простой констатации наличия тюркского наследия.

вернуться

65

Golden P.B. Imperial Ideology of the Sourses of Political Unity Amongst the Pre-Cinggisid Nomads of Western Eurasia // Archivum Eurasiae medii aevi. T. 2. Wiesbaden, 1982. P. 42–65.

вернуться

66

Idem. P. 73.

вернуться

67

Под древнетюркской эпохой я подразумеваю период с середины VI до середины IX в. — время существования в Центральной Азии каганатов тюрок-туцзюэ, сеяньто, уйгуров. А.Д. Грач и Л.Р. Кызласов в своих статьях и монографиях вели многолетний спор о хронологических рамках древнетюркской эпохи и правомерности самого этого понятия. Первый отстаивал широкое толкование этого времени (VI–X вв.), т. е. включал и период «кыргызского великодержавия» (Грач А.Д. Хронологические и этнокультурные границы древнетюркского времени // ТС. К 60-летию А.Н. Кононова. М., 1966), второй выступил за датировку VI–VIII вв., т. е. до падения второго Восточно-Тюркского каганата (Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века. М., 1969. С. 121; Он же. Древняя Тува (от палеолита до IX в.). М., 1979. С. 140–143). Доводы Л.Р. Кызласова мне представляются более убедительными. Но в этой дискуссии не учитывался момент традиционности. Если государственные образования на Енисее возникли еще до установления гегемонии туцзюэ, то эль уйгуров сформировался на основе тех же политических институтов, что действовали в империи Ашина (об этой преемственности см.: Бернштам А.Н. Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок VI–VIII веков. Восточно-Тюркский каганат и кыргызы. С. 191; Гумилев Л.Н. Древние тюрки. С. 222; Кызласов Л.Р. Тува в составе Уйгурского каганата (VIII–IX вв.) // История Тувы. М., 1964. Т. 1. С. 117, 132; Плетнева С.А. Кочевники Средневековья. Поиски исторических закономерностей. С. 90–91; Сэр-Оджав Н. Древняя история Монголии (XIV в. до н. э. — XII в. н. э.). С. 21; Тихонов Д.И. Хозяйство и общественный строй Уйгурского государства X–XIV вв. М.; Л., 1966. С. 31; Kwanten L. Imperial Nomads. A History of Central Asia, 500–1500. P. 7 и др.). Следовательно, кыргызы должны быть выделены в самостоятельный политический массив, а уйгуры (теле) представлены как продолжатели традиций разгромленного ими второго Восточного каганата. Административные органы в обеих державах были идентичны. Конечно, такое объединение условно, так как уйгурское ханство на Орхоне с его выборными предводителями, постоянной враждой равноправных телесских племен-федератов было антиподом государства туцзюэ, возглавлявшегося самодержавным монархом и сплоченным вокруг него правящим родом.

Специфическую уйгурскую традицию попытался определить К. Цегледи, но он причисляет к таковой только один феномен — десятичную разверстку армии и населения (Czégledy K. History and the Turkic Inscriptions // Роль кочевых народов в цивилизации Центральной Азии. Улан-Батор, 1974. С. 304). Однако известно, что она бытовала задолго до того у хуннов, жужаней и Орхонских тюрок, поэтому не может считаться «изобретением» уйгуров.

вернуться

68

Маннай-оол М.Х. К вопросу о предпосылках и сущности генезиса феодализма у народов Саяно-Алтайского нагорья // Проблемы истории Тувы. Кызыл, 1984. С. 105.

вернуться

69

Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй Золотой Орды. С. 6.

вернуться

70

Кляшторный С.Г. Древнетюркская письменность и культура народов Центральной Азии (по материалам полевых исследований в Монголии, 1968–1969 гг.) // ТС. 1972. М., 1973. С. 254–255.

вернуться

71

Гумилев Л.Н. Орды и племена у древних тюрок и уйгуров // Материалы по этнографии. Л., 1961. Вып. 1. С. 20.

вернуться

72

Гумилев Л.Н. Поиски вымышленного царства (легенда о «государстве пресвитера Иоанна»). С. 122.

вернуться

73

Бартольд В.В. Двенадцать лекций по истории турецких народов Средней Азии // Сочинения. Т. 5. С. 112; Кадырбаев А.Ш. Китайские источники эпохи Юань о карлуках // ПППИКНВ (13-я сессия). М., 1977. С. 87; Кляшторный С.Г. Эпоха «Кутадгу билиг» // Советская тюркология. 1970. № 4. С. 84–85; Samolin W. East Turkestan to the 12th Century. The Hague, 1964. P. 77–78.

вернуться

74

Викторова Л.Л. Роль киданей в этнокультурной и политической истории монголов X–XII вв. // XII научная конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. М., 1981. С. 75, 76; Ивлиев А.Л. О возникновении государства у киданей (к постановке вопроса) // XII научная конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. М., 1981. С. 68; Kwanten L. Imperial Nomads. P. 94.

вернуться

75

Кумеков Б.Е. Государство кимаков IX–XI вв. по арабским источникам. Алма-Ата, 1972. С. 116–117; Плетнева С.А. Кочевники Средневековья. С. 98.

вернуться

76

Артамонов М.И. История хазар. Л., 1962. С. 170–171; Бартольд В.В. Тюрки // Бартольд В.В. Сочинения. Т. 5. С. 583; Магомедов М.Г. Образование Хазарского каганата. По материалам археологических исследований и письменным данным. М., 1983. С. 178; Толстов С.П. Основные вопросы древней истории Средней Азии // ВДИ. 1938. № 1 (2). С. 187; Он же. По следам древнехорезмийской цивилизации. М., 1948. С. 226; Golden P.B. Imperial Ideology of the Sourses of Political Unity Amongst the Pre-Cinggisid Nomads of Western Eurasia. P. 47, 59–61.