— Не пойти ли и мне с тобой? — предложил Маркус, выскальзывая из кабинки.
— Совершенно исключено! Оставлять такую красивую девушку, как Рен, одну за столиком — это никуда не годится. — И Клара удалилась плавной походкой, пока Маркус не успел ничего сказать в ответ. Так же плавно она проплыла сквозь толпу, поглощавшую спиртное в темных недрах клуба, и пробила себе дорогу к стойке бара.
Оперлась рукой о покрытую пятнами стойку красного дерева и подумала, как спокойно и привычно стоять здесь. Не в «Зеленой мельнице», понятно, а в «тихом» баре вообще. Если бы и в прежнюю жизнь вернуться было так же легко, как заказать порцию напитков.
— Одну «розовую даму»[96], один виски кислый[97] и… — Клара только сейчас сообразила, что ни разу не заказывала себе выпивку с тех пор, как покинула Нью-Йорк. — И один мартини — больше вермута, чем джина, пожалуйста. С двумя маслинами.
— Надо сходить в погреб, взять еще вермута, — ответил бармен. — Согласны подождать?
Не успел он исчезнуть, как на эстраде возникло оживление — оркестранты занимали свои места. Клара почувствовала, как в ней нарастает волнение. Что может быть лучше, чем сидеть вот так в темном уголке и слушать хорошую музыку? Разве что сидеть в темном уголке и слушать хорошую музыку вместе с любимым.
Красивый негр, которого Клара узнала по прошлому посещению клуба, — пианист, — взял в руки микрофон. Джером Джонсон.
— Леди и джентльмены! Шейхи и царицы Савские[98]! Сегодня у нас очень радостное событие. — Заслышав его голос, шумная толпа посетителей сразу же утихла. — Не только потому, что мы представляем вам новую солистку джаз-банда Джерома Джонсона, но и потому… — он сделал паузу и полностью овладел вниманием всех присутствующих, — что эта юная леди сегодня впервые выступит на чикагской эстраде. Прошу вас от души приветствовать мисс Глорию Карсон!
Слева от него раздвинулся занавес, и на эстраде появилась Глория. Она сделала шаг под ярким светом, и весь зал, казалось, издал один общий вздох восторга. Причиной тому, возможно, была необычность ситуации: юная белая девушка в окружении негритянского оркестра. Но, может быть, и то, что Глория сверкала с головы до ног, подобно переливающейся всеми цветами русалке, вынырнувшей из неведомых глубин. Зеленое платье туго обтягивало все выпуклости ее тела, а на этом фоне пламенели волнистые рыжие волосы. В осанке Глории, в каждом движении была изумительная грация, какой Клара у нее до сих пор не замечала — она царила на сцене, даже не успев еще и рта открыть. Когда же она ухитрилась такому научиться?
Пианист заиграл вступление, на четвертом такте к нему присоединился весь оркестр. И тогда Глория разомкнула губы и приковала к себе внимание зала.
Голос Глории идеально подходил к ее имиджу — он был полон страсти, в нем трепетала искренность, в нем звенели нотки глубокой грусти. Начала она песню почти в разговорном стиле, но затем перешла на самые низкие ноты. А когда песня стала рассказывать о том, как мужчина безнадежно разбил сердце героини, Глория сумела взять еще тоном ниже, постепенно переходя с гортанного шепота на хриплый стон.
— Мисс! То, что вы заказывали, — это бармен вернулся и уже смешал коктейли.
— Отнесите на столик Маркуса Истмена, пожалуйста.
Бармен осторожно придвинул к Кларе по стойке ее мартини, чтобы он не перелился в другие бокалы.
И тут она заметила: на шпажку одной из маслин был насажен клочок бумаги.
Руки у Клары задрожали, немного мартини пролилось из бокала. «Только не здесь, не сейчас», — взмолилась она про себя и сорвала записку со шпажки.
Я тебя вижу
Мысленно она представила, как он произносит эти слова. И каждое из них набатом отдавалось в ушах Клары, перекрывая ропот толпы, музыку, усиленный микрофоном голос Глории. Ей хотелось оставаться спокойной, собранной, но в глубине души уже начал нарастать панический страх, готовый охватить все ее существо. Она обвела зал бешеным взглядом. Повсюду, в любом уголке было множество людей, но все они смотрели только на эстраду.
98
Шутливые обращения соответственно к мужчинам и женщинам в среде бунтарок и их окружения.