Тут папа и говорит:
— Я что хочу сказать: можно на доход с него прожить? Я так думаю, если дело не приносит пяти тысяч в год, прожить с него нельзя.
А Чарльз ему:
— Прожить, полагаю, можно.
Я услышала, что Айрин говорит на кухне с горничной, прошла на кухню и, когда мы остались одни, говорю ей:
— Могла бы и предупредить.
А она мне:
— Лапуля, с какой стати? Он же не сказал точно, что придет; мне и так стоило большого труда сделать так, чтобы он пришел после обеда. И потом, ты же не стесняешься его, ведь нет? Чарльзу раньше ли, позже ли, все равно пришлось бы с ним познакомиться.
А я ей:
— Ты же знаешь, не о том речь.
Когда я вернулась в гостиную, разговор у них шел об акциях и дивидендах, и я поняла: вечер загублен; а они все говорили и говорили — что поднимается в цене, что падает, и я готова была уже криком кричать. Чарльз включился в разговор — он просто чудо, но я совсем извелась, я же видела: его эти разговоры так же занудили, как и меня.
Ну а Айрин, Хильде и мне ничего не оставалось, как сесть в уголку и завести свой разговор, время от времени я обращалась к Чарльзу — давала ему шанс присоединиться к нам, но папа тут же снова вовлекал его в разговор, и на третий раз Чарльз жалобно посмотрел на меня, давая понять: ну что тут поделаешь? И в конце концов до того дошло, что я даже не слышала, о чем говорят Айрин и Хильда.
В половине десятого я и говорю:
— Айрин, нам и впрямь пора, мы вчера вечером поздно засиделись в гостях.
А папа говорит:
— Я только пришел, а вы уходите, где это видано? Останьтесь на полчаса, ничего с вами не сделается.
И я поняла: если мы сейчас уйдем, он, как водится, устроит сцену — и пиши пропало. Так что я замолчала, а Айрин передернула плечами в смысле: ты же его знаешь, но я все равно думаю — это она подстроила, и она знает, что я знаю.
Я еще раз попыталась помочь Чарльзу.
— Пап, — говорю, — ты завладел Чарльзом, не даешь нам с Айрин и словом с ним перемолвиться.
— Завладел? Зачем мне это? У нас интересный разговор, он деловой человек — голова у него варит.
А Чарльз ему:
— Не так хорошо, как у вас.
Тут завязался общий разговор, только какой разговор можно вести при папе. Кончили тем, что стали рассказывать еврейские анекдоты, чего я не выношу. Папа рассказал один анекдот с бородой — его все знали, Чарльз рассказал несколько уморительно-смешных, и папа очень смеялся, потом перевел взгляд на меня — головой качает, подмигивает: показывает, что Чарльз ему понравился, оставалось только надеяться, что Чарльз этого не заметил.
Тут горничная принесла чай, и папа давай ворчать: почему, мол, к чаю ватрушки не подали, а Айрин и говорит:
— Пап, если бы мы знали точно, что ты придешь.
А он ей:
— Это почему же ты не знала, конечно же, знала.
И то хорошо, что к этому времени мы уже выпили чай, так что можно было и распрощаться.
На обратной дороге, в машине, я и говорю Чарльзу:
— Чарльз, мне очень жаль — ты так скучал.
А он мне:
— Детка, зря ты конфузишься, я что хочу сказать: посмотрела бы ты на моего папу.
Но я-то знала: сорвалось, опять сорвалось.