Стихи духовные

Духовные стихи по своей серьезности, возвышенности содержания и исполнения противостоят большинству разделов устного народного творчества. Как и весь фольклор, они сами внутренне противоречивы. С одной стороны, отражение народного суеверия, примитивных средневековых представлений (например, о земле, лежащей на семи китах), а с другой — выход на основополагающие нравственные ценности, на создание величественного образа мироздания (пусть не «научного»); познание мира только через откровение (божественные книги, видения, сны), но само откровение становится еретическим, превращается в художественное обобщение познаваемого и предполагаемого в реальном жизненном опыте. По-видимому, нравственный императив духовных стихов намного важнее его религиозных мотивировок.

О художественных качествах духовных стихов писали очень мало, остерегаясь ставить их в один ряд с высшими достижениями народного творчества. Тем более стоит обратить внимание на высокую оценку, данную стихам тонким ценителем древнего искусства Ф. И. Буслаевым. Ученый, отмечая, в частности, «глубину мысли и высокое поэтическое творчество» «Вознесения Христа», склонен был признать его «лучшим в нашей поэзии христианским произведением, далеко оставляющим позади себя все, что доселе писали в религиозном роде Ломоносов, Державин и другие позднейшие поэты»[7]. Буслаев же отмечал «изящество» и «грациозность» некоторых раскольничьих и сектантских стихов[8]. Неправомерна сама постановка вопроса: что выше — духовные стихи или любые произведения других разделов фольклора? Достаточно сказать, что это своеобразная поэзия со своими художественными достоинствами.

Многие духовные стихи (как и апокрифическая литература) несут в себе дуалистическую средневековую ересь — признание равновеликими хозяевами мира Бога и дьявола (по богословской доктрине дьявол и творимое им зло подвластны единому Богу). Господство последнего на земле постоянно — иначе народ не мог объяснить, почему его притесняют феодалы, настигают неурожаи, голод, погромы при частых войнах. Отсюда вытекала идея борьбы с силами зла[9]. Однако в русских духовных стихах она не получила признания. В них звучала мысль, оппозиционная по отношению и к христианской догме, и к мирским властям. Но духовные стихи не звали к возмездию на земле. Это была поэзия милосердия и упования на справедливость Божьего суда.

Ф. Селиванов

МИРОЗДАНИЕ: ЕГО НАЧАЛО И СУДЬБЫ

1. ГОЛУБИНА КНИГА СОРОКА ПЯДЕНЬ

Да с начала века животленного
Сотворил Бог небо с землею,
Сотворил Бог Адама с Еввою,
Наделил питаньем во светлом раю,
Во светлом раю жити во свою волю.
Положил Господь на их заповедь великую:
А и жить Адаму во светлом раю,
Не скушать Адаму с едного древа
Того сладка плоду виноградного.
А и жил Адам во светлом раю,
Во светлом раю со своею со Еввою
А триста тридцать три годы.
Прелестила змея подколодная,
Приносила ягоды с едина древа,
Одну ягоду воскушал Адам со Еввою
И узнал промеж собою тяжкой грех,
А и тяжкой грех и великой блуд:
Согрешил Адаме во светлом раю,
Во светлом раю со своею со Еввою.
Оне тута стали в раю нагим-наги,[10]
А нагим-наги стали, босешуньки, —
Закрыли соромы ладонцами,
Пришли оне к самому Христу,
К самому Христу Царю небесному.
Зашли оне на Фаор-гору,[11]
Кричат-ревут зычным голосом:
«Ты небесный царь, Исус Христос!
Ты услышал молитву грешных раб своих,[12]
Ты спусти на землю меня трудную,
Что копать бы землю копарулями,
А копать землю копарулями,
А и сеить семена первым часом».
А небесной Царь, милосердо свет,
Опущал на землю его трудную.
А копал он землю копарулями,
А и сеил семена первым часом,
Выростали семена другим часом,
Выжинал он семена третьим часом.
От своих трудов он стал сытым быть,
Обуватися и одеватися.
От того колена от Адамова,
От того ребра от Еввина
Пошли христиане православный
По всей земли Светорусския.
Живучи Адаме состарелся,
Состарелся, переставился,
Свята глава погребенная.
После по той потопе по Ноевы,
А на той горе Сионския,
У тоя главы святы Адамовы[13]
Выростала древа кипарисова.
Ко тому-та древу кипарисову
Выпадала Книга Голубиная,
Со небес та книга повыпадала:
В долину та книга сорока пядей,
Поперек та книга двадцети пядей,
В толщину та книга тридцети пядей.