Впоследствии Эвальд создаст образ мистических приключений души, не оставляемой дурнотой:
Что вот как он описывает свою 12-летнюю душу:
«Те, кто знал меня, твердили мне ежедневно, и с немалою долею истины, что я строил воздушные замки. Я же убеждён, что сии излишества были одновременно и первыми вынашиваемыми мною трудами <…> Моя кипящая душа не оставляла мне ни месяца, когда бы я желал лишь воспеть героев, – нет, я желал сам быть героем».
Что душа в возрасте 15 лет была засажена за штудирование теологии в Копенгагенском университете и потому имела вольность «вдруг – неожиданно – с первой молнии-взгляда» влюбиться в Арендсе.
Что Арендсе 15 лет, – и это брачный возраст.
Что Эвальду 15 лет, – и он беден.
Что Датский Закон Кристиана V гласит, что никто не может быть возведён в священнический сан, а значит, не может и обладать Арендсе ранее достижения полных 25 лет.
Что эта влюблённая душа бросается в прусскую Семилетнюю войну в 1759 году рядовым пехотинцем в войске Фридриха Великого, чтобы побыстрей разбогатеть и тогда жениться.
Впоследствии Эвальд, уже в зрелом возрасте, вновь переживёт это детское знание: богатство воображаемое может преобразиться в богатство реальное.
Что ему так и не довелось ни разбогатеть, ни жениться. В реальности разбогатеть. И в реальности жениться.
Что он перебежал на сторону Марии Терезии в надежде побыстрее достичь чинов, но дослужился до барабанщика.
Что он лежал смертельно больной в Праге, пережил бомбардировку Дрездена в 1760 году, выдержал выпускной экзамен по теологии в 1762 году и был всерьёз близок к смерти в 1764 году, когда Арендсе вышла замуж за Расмуса Рибера.
«Я повидал горы, скалы, одиноко лежащие в густых лесах монастыри; я был свидетелем немалого числа великих и волнующих явлений, что врезались в мою память и возвысили мою душу, и, ничем не замутняя её, я выучился теперь чувствовать чудесное, великое наслаждение, доставляемое Природой, хотя и не испытываю потребности постоянно ей подражать и не страдаю чрезмерно, не видя её».
Эта форма лукавого отречения, к которой прибегают всякий раз, когда последующая работа из чего-то само собой разумеющегося должна претвориться в призвание, даётся лишь тому, кто решил всеми средствами бороться с богами за право определять мир.
Что Эвальд теперь сознает свои способности.
Что он, когда уходит Солнце, может вообразить угаснувшие лучи.
Что он в этих воображаемых лучах может смотреть в пруд как в зеркало и – заметим – не сбежать при виде собственной жалкой фигуры.
Что он может задаться вопросом, возможно ли одновременно принять мир и преобразить его.
Во всяком случае, понимает ту цену, которую придётся заплатить за положительный ответ. Иными словами, та божественная сила, с которой Эвальд ведёт разговор, и есть та сила, которую он создал в своих снах, но одновременно и та сила, которая не явилась бы ему во сне, если бы она уже не существовала, как та действительность, частью которой является его сон.
«Ода к душе» Эвальда – одновременно и воспевание, и заклинание. Одновременно и пропасть, и мост между действительностью как она есть постольку, поскольку мы люди, – жестокой и чудесной, и действительностью, как она есть вопреки тому, что мы люди, – милостивой и непознаваемой. В тоне Эвальда слышится курьёзная забота, когда он пишет об орлёнке, внушающем жалость: можно подумать, что он в самом деле верит в падшую душу, хотя он явно говорит обратное.