Солнце – «Владыка дня».
«Тот, кто возжёг Херувима горящие мысли», – это Владыка дня.
«Дух, под чьими крылами ты ранее ожил, тебя самого в удивленьи заставший» – это Владыка дня.
«Огнь молнии», «Зрак судии», «Дух света» – это Владыка дня.
«Блаженный луч Голгофы».
Что свидетельствует о том, что здесь господствует христианская идеология.
Что опять же свидетельствует о том, что эта идеология маскирует те силы, которым Эвальд противоборствует.
Поскольку он человек, принадлежащий определённому обществу, где христианство переплелось с разговорным языком, оперировать которым приходится и ему. Ему приходится говорить, что христианство истинно, чтобы получить хоть какую-то возможность сказать, что оно ложно.
Всё стихотворение есть приближение к истине, которое не приближает истину, но меняет языковой баланс между истинным и ложным до их неразличимости.
Преображать. Знать, как должна вести себя душа, если она хочет научить тело преступать социальные нормы.
Всё стихотворение в своей динамике – это процесс мечтания. Слова перемещают тело.
И возникает удивительное ощущение: одновременно с тем, как пишущий/читающий восстаёт, поднимается также бунт против бунта. Одновременно с публичным покаянием, слово за словом, пока душа опускается до единения с изначальным прахом и глиной, в которую Господь вдохнул жизнь, – одновременно с этим возникает язык, являющийся слепком души, самодостаточный и естественный как дыхание.
И в том, что язык является частью или продолжением творческих сил природы, и он же постепенно сжигает наши силы на протяжении отведённых нам, скажем, семидесяти лет, состоит парадокс, в результате которого одновременно возникают пропасть и мост как величины и совместимые, и несовместимые.
Фантазия – это повествование о возможном. Это мостик, связующее звено, которое прощупывает ещё не пройденную местность.
Так в походе дети, забежав вперёд и вернувшись, рассказывают о непроходимых чащах, о бездонных ущельях, сильно всё преувеличив, потому что так интересней.
Мы, взрослые, говорим, что дети не знают реальности, что всё происходит от их тяги к таинственному.
Но дети знают реальность. Свои игры они строят из элементов реальности. Их знанием о том, что они должны обладать властью над вещами, правит, по сути, их бессилие.
Если же, наоборот, бессилием начинает править знание, как чаще всего случается в нашем обществе, это оборачивается катастрофой.
Всякий раз, когда нашим стремлением подчинить себе будущее правит наша жажда власти (а это относится и к власти над языком, проявляющейся в идеологии), мы себя калечим и лишаем будущего. Мостик или рушится, или просто становится никому не нужным, вроде правды на коротких ногах, которой не добраться ни до одной пропасти.