Люди плачут, а боги смеются.Завывает высокий тростник.Мимо носа проносятся блюдца —У обочины новый пикник.
И блаженны, проросшие в мирВ те минуты, когда у дорогиОмываются ноги, и богиПогружаются медленно в пир.
Но, позволь, собеседник ли тыИли все-таки зрелища зритель?Утеплитель ты или обитель?Опылитель ты или цветы?
Значит, вновь аргумент ощипать,Теплой курицей бить по мордасам…И тростник, не желающий мяса,Надрывается плесенью стать.
Но положен предел саранче,И солярис толпы подубоен,В этом гаечном горнем ключеМы зажаты, как нолик с резьбою.
И не пробуй в иной пантеон,Не ныряй в куропатку, как в детство,Там из цели становятся средством,Там в собаках почил Актеон.
Разве выход — безгрешный штатив?В колоске коллапсировать ломком?И не страшно ли, мышь придушив,С ней играться безмозглым котенком?
Есть прорехи в планиде греха,И сквозь них прорывается хохот.Мы нечайны, как кровь или похоть,Или точка в средине стиха.