Вот этот-то элемент, который так усильно стремился развиться в русской поэзии и который в поэзии Пушкина сделался самостоятельным и, подобно свету, проницающему кристалл, проник все другие элементы его поэзии, – этот-то элемент и есть произведение непосредственной способности поэтически воспринимать впечатления действительности и воспроизводить их, деятельностию фантазии, в поэтических образах, – способности, которая составляет творческий талант. Этот талант проявляется и в концепции целого создания, и в идеях, и в чувствах, и в стихе, которые прежде всего должны быть поэтическими. Поэзия и стихотворство – две вещи совершенно различные, потому что в стихе бывают достоинства внешние и внутренние: можно подделаться под стих Пушкина, но легче создать свой собственный стих, не уступающий его стиху, нежели усвоить его стих, потому что сила, энергия, упругость, гибкость, прелесть, грация, полнота, звучность, гармония, живописность и пластичность его стиха происходят не от внешней его отделки, а от внутренней его жизненности, которую вдохнула в него творческая власть и сила поэта.
Вот мысли, на которые невольно навело нас чтение стихотворений г. Губера. В этих стихотворениях мы увидели хорошо обработанный стих, много чувства, еще больше неподдельной грусти и меланхолии, ум и образованность; но, признаемся, очень мало заметили поэтического таланта, чтоб не сказать, – совсем не заметили его. Везде сердце, которое чувствует, везде ум, который не столько мыслит, сколько рефлектирует, то есть рассуждает о собственных чувствах и собственных мыслях, – и нигде фантазии, которая творит! Субъективности, как выражения сильной личности, которая на все кладет свой отпечаток и все переработывает своею самодеятельностию, нет и следов и признаков в стихотворениях г. Губера; а между тем сколько найдется критиков, которые назовут его субъективным поэтом, не понимая значения этого эпитета! И не мудрено: г. Губер воспевает больше свои собственные страдания, свои ощущения, свои чувства, свою судьбу, словом – самого себя. Но это совсем не субъективность, хотя в то же время совсем, совсем и не объективность: это скорее опоэтизированный эгоизм. «Могила матери», «На кладбище», «Три сновидения», «Стремление», «Путь жизни», «Три клада», «Первое признание», «Печаль вдохновения», «Друзья», «Моя гробница», «Перепутие», «Душе», «Ревность», «Молитва», «Благовест», «Одиночество», «Мертвая красавица», «Жалоба», «В минуты скорбные и гнева и волнений», «На покой», «Могила», «Бессонница», «Когда в годину испытанья», «Песня», «Расчет», «Князю Д. П. Салтыкову», «На чужой могиле», «Проклятие», «Странник» – вот 29 стихотворений (из числа 50-ти, составляющих всю книжку), в которых автор говорит о самом себе. Да какой же поэт больше всего не говорит о самом себе? Ведь поэт потому и поэт, что он всю действительность проводит через свое Я, чтоб она прошла из него, как очищенное золото из горнила? – Так; но на это нужно иметь право. А не то толпа как раз скажет поэту: «Вы несчастны? – а нам какое дело? Мы тоже несчастны». В самом деле, что вы, поэт, скажете о себе столь интересного, чтоб вас могли с участием выслушать вот эти люди, которые сидят вместе с вами в этой комнате, и каждый из них занят своим разговором, своим интересом? Вот этот из них тоже рыдал над могилою матери; этот оплакал кончину любимой женщины, составлявшей счастие его жизни; этот глупо влюблялся, нелепо тратил силы души; этот страдал по непреклонной красавице, хотел застрелиться, а кончил женитьбою по расчету и охладел к женщинам и к любви; этот обманулся в своих идеалах, а этот в расчетах своего самолюбия, и все они, каждый по-своему, озлоблены против жизни, людей и самих себя… Что вы скажете, им о себе такого, за что бы признали они вас выше самих себя? Нет, они скажут вам: