"ТРИБУН"
Трибуна славного, любимца муз и граций,
Раз некий юноша спросил: "Скажи, Маклаций,
Что значит этот сон? Ты с некоторых пор
Такими стал не брезговать речами,
Что вчуже пожимать приходится плечами!
Недавно вынес суд строжайший приговор
Лихому вору. Ты ж, не устыдясь позора,
Так на суде стоял за вора,
Как будто сам ты вор!
Беру другой пример — совсем не для эффекта:
Известный взяточник-префект влетел под суд,
А ты уж тут как тут,
Готовый вызволить преступного префекта.
Не ты ль в защитники был позван богачом,
Чью знают все звериную натуру,
Кто, на врага напав из-за угла, всю шкуру
Содрал с него бичом?
Ты с этим палачом
Предстал перед судом, хваля и обеляя,
Сам знаешь, — негодяя!
А между тем забыт тобой твой долг прямой —
Быть люду бедному защитой!
Ответь же, ритор знаменитый,
Скажи по совести и не кривя душой:
Кто для тебя всего дороже,
Почтивший ли тебя доверием народ,
Иль всякий темный сброд,
Пред коим честный люд быть должен настороже?
И юноше ответствовал трибун,
Любимец муз и граций,
Маклаций:
"Хотя ты очень юн,
Рассудка у тебя, пожалуй, все же хватит
Понять — да и дурак поймет! —
Что всех дороже тот,
Кто всех дороже платит".
ОТЦЫ И ДЕТИ
(Быль)
"(Оставили бы вы этот скверный обычай
(речь идет о субсидиях) нам, старому
поколению".
Уж Митрофанушки у нас — гляди! — с усами, —
Так решено: за ум они возьмутся сами.
И вот от них летят во все концы
Гонцы:
Пожалуйте на съезд, "ревнители науки"!
Пожаловали. Что ж? Едва затихли звуки
Молебна, прокричав до хрипоты "ура",
Без промедления лихая детвора
К казенным сундукам простерла жадно руки.
То видя, "благородные" отцы
Смущенно затрясли главами:
"Ах, детушки, ляд с вами,
С кого вы взяли образцы?
Пускай уж мы — не скроем, знаем сами, —
Остались бы, как были, подлецами,
Да вы зачем такие подлецы?"
БЛАГОТВОРИТЕЛЬ
Однажды в барский особняк,
В роскошные приемные палаты,
Краснея за свои лохмотья и заплаты,
Пришел за помощью бедняк.
Хоть стыд его давил почище всякой ноши,
Да барин — человек, по слухам, был хороший.
И впрямь — пред гостем он размяк.
Как вдруг на бедняке он увидал… калоши!
Казалось бы, пустяк!
Но филантроп вскипел:
"Ах, чертов ты тюфяк!
В конюшне быть тебе, а не в моей гостиной!
И ты, невежа, мог,
Такою будучи неряшливой скотиной,
Еще рассчитывать, чтоб я тебе помог?!
Вон, хам! И не посмей сюда явиться снова!!"
Бедняга, не успел в ответ промолвить слова,
Как вылетел тормашкой за порог.
Наказан был бедняк примерно.
Калош не снял он — верно! —
Да как их снять, когда под ними нет сапог?!
ХОЗЯИН И БАТРАК
Государственный совет постановил увеличить до 15 часов рабочий день приказчиков и лишить их праздничного отдыха.
Над мужиком, над Еремеем,
В деревне первым богатеем,
Стряслась беда:
Батрак от рук отбился,
Батрак Фома, кем Еремей всегда
Хвалился.
Врага бы лютого так поносить не след,
Как наш Фома Ерему:
"Людоед!
Чай, вдосталь ты с меня повыжал соку,
Так будет! Больше мне невмочь
Работать на тебя и день и ночь
Без сроку.
Пусть нет в тебе на грош перед людьми стыда,
Так побоялся б ты хоть бога.
Смотри! ведь праздник у порога,
А у тебя я праздновал когда?
Ты так с работой навалился,
Что впору б дух лишь перевесть.
За недосугом я, почесть,
Год в церковь не ходил и богу не молился!"
На батрака Ерема обозлился:
"Пустые все твои слова!
Нанес ты, дурья голова,
Большую гору
Вздору.
Никак, довесть меня ты хочешь до разору?
Какие праздники ты выдумал, Фома?
Бес праздности тобой, видать, качает.
Смекай — коль не сошел еще совсем с ума:
Кто любит праздновать, тот не добром кончает.
Ты чем язвишь меня — я на тебя дивлюсь:
"Год богу не молюсь!"
А не подумал, Каин,
Что за тебя помолится хозяин?!"