Зачем же любой над землею дрожит?
Какая причина, что тягостно жить?
Иль слишком плодится бессмысленный люд?
Иль, может, потребности наши растут?
Нет, нужды всё те же у бедных людей,
Народу ж не больше, а меньше скорей, —
Его обступили и грабят чужие,
Как жадные трутни, слетелись к поживе.
Иной неразумный толкует у нас:
«Война бы ударила, что ли, сейчас,
Всех лишних побила, и стало б опять
На свете вольнее и жить и дышать».
Вольнее! Но, кроме несчастий и мук,
Мы лучших для дела лишились бы рук,
А горе в народе как было — так было б,
Лишь к старому новое зло привалило б!
Не может, притиснутый к межам, народ
Постигнуть начало всех бед и невзгод,
Увидеть, откуда растет это горе,
Что все его силы повысосет вскоре.
Ой, межи, вы, межи, ой, цепи земли,
В какую трясину народ завели!
Уперся во тьму он глазами, голодный!
Кто ж путь нам укажет прямой и свободный.
3
Ко мне за советом пришел человек:
«Что делать, как быть, научите!
На атом вот поле мой дед прожил век,
Хоть жить тут, по правде, и печем, — взгляните:
Полоска! Но прежде, наверно, не так
Теснилися люди, как ныне;
Ни сладко, ни горько, тишком, кое-как
Прожить довелось старичине.
Дед вырастил двух сыновей, поженил,
Но жили все хатой одною.
Говаривал он: «Я бы вас разделил,
Да поле у нас небольшое.
Теперь оно худо, но может кормить,
А что будем делать раздельно с клочками?
Нет, я на беду вас не стану делить!
Не смею с сумою по свету пустить.
Умру — вот тогда и делитесь уж сами».
Случилось же так, что от тифа весной
И дед и сыны отошли на покой,
Осталося четверо нас, малолетних.
Мне три миновало, и был я — старшой,
А дядькину хлопцу шел только второй,
Сестренки ж грудные совсем. У бездетных
Богатых соседей пристроили нас,
Мальчишек, чтоб с голоду мы не пропали.
Они, мол, за все, что получат от вас,
Отслужат, как вырастут, — вдовы сказали.
И мы испытали, что значит беда!
Скончались и матери. Мне уж тогда
Исполнилось двадцать, меня «рассчитали»,
Домой я вернулся, жену подыскал
И, поле забрав, что старик завещал,
Стал строиться — рьяно вначале.
Решил: все долги заплачу поскорей,
И поле, по дедовой воле,
Останется цело, и я на том поле
Сумею подняться без «добрых людей».
Сестренкам приданое справлю, а брат
Поженится С доброй вдовою…
А землю делить-что рубаху порвать:
Уж лучше кому-нибудь целую дать,
В одну ведь не втиснутся двое.
Нет, землю один только должен забрать!
Я брату нередко, бывало,
Вот так говорил. Но любезный мой брат,
Как враг, не смущаясь нимало,
Прошение вдруг на меня написал,
Чтоб дом, и орудья, и поле
Судом разделили на равные доли,
Как если б один из дядьев умирал.
Узнал я, и горько мне сделалось. Шлю
Соседей к нему: согласись на уплату;
И сам за ним следом хожу и молю:
«Ну, ладно, поделим мы поле и хату,
Но как на клочках нам с тобою прожить?
Не зря ведь и дед зарекался делить,
А ты его волю желаешь нарушить?»
Куда там! Про деньги не хочет и слушать!
Два года судились. Из города ныне
Бумагу прислали: что дед накопил —
На равные две разделить половины,
Да каждый еще чтоб сестру наделил.
И что тут придумать — не ведаю боле!
Вконец разорят, коли сделают так.
Пол нивы! Мое уж заложено поле,
Сестре не поможешь, ведь сам я бедняк.
Хочу вот свидетелей в суд привести,
Что дед не хотел делить поля, —
Прикажут авось на уплату пойти,
А нет — ну, господняя воля!»