Сколько сердец разрывалось, рыдаючи,
Скольких сломили страданья!
Как же их мало таких, что окрепли, слагаючи
Слово за словом, в бессмертную песнь выливаючи
Тысячелетий рыданья!
Слушаю, сестры, напевы еще не забытых
Песен, в тоске размышляя:
Сколько сердец-то разбитых, могил-то разрытых,
Горестей стоит несытых, слез жгучих, пролитых
Каждая песня такая!
«Вышла в поле русских сила…»
Перевод Н. Брауна
Лисицы брешутъ на черленыя щиты
Вышла в поле русских сила,
Поле стягами укрыла;
Стяги, словно маки, рдеют,
А мечи, как искры, тлеют, —
Да не тлеют, искры крешут,
А лисицы в поле брешут.
Вышла в поле русских сила,
Вольных братьев не душила,
Бедняков не разоряла,
Злые орды отбивала,
Что при жизни гроб нам тешут, —
А лисицы в поле брешут.
Мы чужого по желаем
И свое не уступаем,
И не пень мы деревянный,
Чтоб терпеть и стыд и раны,
Пока граблями нас чешут, —
А лисицы в поле брешут
На тот славный щит червонный,
Как брехали во дни оны,
Как щитами русских сила
Поле перегородила,
Степь от края и до края,
Как пожаром, озаряя,
С одного пройдя размаха!
Задали ж лисицам страху
Те щиты! Поныне снится
Им, как шли с врагами биться
Непокорные казаки,
Удалые гайдамаки,
Что свободу добывали,
Что за правду умирали,
И прошли, как крови море,
Как пожар в степном, просторе,
Сквозь былое Украины…
Даже слабый знак единый,
Даже тень их дел доныне
Страшны вражеской гордыне,
Что зубовный сеет скрежет
И на щит червонный брешет.
«На реке вавилонской — и я там сидел…»
Перевод Н. Панова
На рѣкахъ вавилонскихъ,
тамо сѣдохомъ и плакахомъ.
На реке вавилонской — и я там сидел,
На разбитую лютню в печали глядел.
«Про Сион? Про Фавор? Петь не станут уста.
На Сионе — тюрьма! Ширь Фавора — пуста!
Лишь одну теперь песню могу я пропеть.
Я рабом родился, чтоб рабом умереть.
Я на свет появился под посвист бичей,
Родился от раба я, в стране палачей.
Я привык к унижениям, из году в год
Улыбаясь тому, кто терзает мой род.
И с младенческих лет мне наставником стал
Пес, что бьющую руку покорно лизал.
И хоть ростом я — кедр, увенчавший Ливан{52},
Но увяла душа, как ползучий бурьян.
И хоть слово гремело мое иногда —
То был гром жестяной, что не бьет никогда.
И хоть пламень свободы в душе не ослаб.
Но в крови моей — раб! Но в мозгу моем — раб!
Хоть оков не ношу на руках, на ногах —
В каждом нерве таится невольничий страх.
И хоть вольным· зовусь — точно раб, спилу гну
И свободно в лицо никому не взгляну.
Я любому шуту подчиняюсь и лгу,
Правду в сердце, как свечку, гасить я могу.
Хоть работаю много — и ночью и днем,
Все как будто тружусь на господском, чужом.