«Идем!» — сказал он; силою живой
вся стать его могучая дышала.
И как во сне пошел я, сам не свой.
В руках топор держал он, и завалы,
где все в один сплошной клубок сплелось,
где ввек нога, казалось, не ступала,
откуда мне бы, одному, пришлось
во тьму вернуться, — твердою рукою
он разрубил, и мы прошли насквозь!
В яру холодном, там, где под скалою
ручей, бурля, нам преградил проход, —
ударил вновь: шумя густой листвою,
дуб повалился, образуя брод.
На это я смотрел и удивлялся.
Лес поредел, а мы всё шли вперед,
простор светлее после тьмы казался.
Вот к полю мы широкому пришли:
куда б вокруг наш взор ни устремлялся,—
скользил вдоль ровной и пустой земли,
ни грани, ни преграды не встречая,
ни тех дорог, чтоб к селам привели.
Но пристальней вглядевшись, различаю,
что среди поля тут и там стоят
подобья черных птиц, а что — не знаю.
Их неподвижный, бесконечный ряд
как по линейке вытянут: чем дале,
тем больше их насчитывает взгляд.
Мы к этим черным точкам зашагали,
и, подойдя, я с ужасом узнал:
не птицы — виселицы там стояли.
На каждой ветер труп еще качал.
Забилось сердце в муке и тревоге,
но проводник спокойно мне сказал:
«Таков наш — путь! Не бойся той дороги,
которой лучшие из лучших шли!
Святой земли коснулись наши ноги!
Склоки главу!» И оба мы в пыли
у виселицы на колени пали,
свои сердца горе мы вознесли.
Когда же, помолившись, снова встали,
топор свой провожатый в руки взял
и размахнулся: разом затрещали
все виселицы; глухо застонал
степной простор, и в небе загремело,
исчезли трупы, чистый путь лежал.
Мой проводник, пошел вперед. Несмело
и я за ним; шли не один мы час,
но вот на поле что-то зачернело,
как будто жук навозный. Всякий раз,
как мы смотрели, — больше становился,
и вскоре видим — церковь возле нас.
Пылали свечи. Медленно струился
кадильный ладан перед алтарем,
напев унылый к небу возносился.
На алтаре, пред тучным божеством,
сердец горячих, ранами покрытых,
дымилась груда; золотым кольцом
прикованный и терньями повитый
лежал там Разум; благостно попы
уж на него точили нож о плиты.
И хор гремел: «Блаженны все столпы,
все, что, не видев, в бога верят свято,
что лобызают след его стопы,
а сами поднимают нож на брата!
Наш бог — затоптанная в грязь Любовь,
убитый Разум! Ныне, как когда-то,
во имя бога тащим на убой
Любовь и Разум. О, прими, наш боже,
тот дар, что мы слагаем пред тобой!»
И проводник сказал мне: «Это — ложе
сна вечного, заклятой злобы глас,
той темноты, что светом стать не может!»
И, камень взяв, лежавший возле нас,
в церковное он бросил средостенье,
и то же сделать мне он дал наказ.
Загромыхали о стену каменья;
и он топором опоры подрубил —
и повалилось с грохотом строенье,
земля встряслась, все небо мрак покрыл, —
и в третий раз вокруг все загремело.
Я, содрогаясь, спутника спросил:
«Да кто же ты, творишь какое дело?»
Он рек: «Я древоруб, ты видишь сам!
Готовлю путь свободе, правде смело.
Ты хочешь? Я топор тебе свой дам.
Как я служил, служить ты будешь миру!
В том цель твоя и путь лежит твой там!