Ты и сам, еще младенцем,
по лучу прошел из храма
и по морю среди бури,
как по суше, проходил.
Дай, о, дай мне это чудо!
Лишь одно, на миг единый!
Не оставь меня в тревоге,
как бессильное дитя!»
Так молил Иван Вишенский,
крест в руках своих сжимая,
и почувствовал, как дивно
облегчилась боль его.
Так легко, покойно стало,
вдруг исчезли все тревоги,
вера дивно овладела
обновленною душой.
Вера в то, что бог услышал
неотступное моленье,
что пришло мгновенье чуда —
просветление пришло.
То, чего он ждал так долго,
вдруг овеяло, как ветер,
как гармония святая,
райских кущей аромат.
И в восторге он поднялся,
и перекрестился трижды,
и благословил лучистый путь,
струившийся в волнах.
Ничего уже не видя,
только этот путь лучистый
и в далеком море судно, —
шаг ступил он — и исчез.
А в пещере опустелой
только белый крест остался,
как скелет былых иллюзий, —
и волны немолчный шум.
[1900]
На Святоюрской горе
30 октября 1655
Перевод В. Державина
Посвящается
Миколе Витальевичу
Лысенко
I
На горе столбы да трубы
обгорелые торчат;
вдоль дороги верб безлистых
цепенеет длинный ряд.
Средь руин шатры белеют,
к стенам лепятся тесней,
чем грибы с широкой шляпкой
между обгорелых пней.
Кучками между шатрами
отдыхают казаки,
блещут копья и высоких
шапок красные верхи.
Кой-где стон раздастся в стане,
песня там и сям слышна,
звон бандуры, окрик стражи,
зов протяжный чабана.
На горе уже к вечерне
благовестят, — и на звон
гнутся головы казачьи,
богу отдают поклон.
И внизу все колокольни
львовские отозвались
многозвучной перекличкой,
подымающейся ввысь.
А у церкви Святоюрской,
на челе горы крутом,
близ шатра, под старым дубом
ходят чарки за столом;
Тут Богдан{70}, казацкий батько,
пять полковников с ним в ряд
и Иван Выговский{71} — писарь —
за беседою сидят.
Тут старинный кум Богдана,
Любовицкий{73} — важный лях,
он в Чигирине{74} когда-то
до войны бывал к гостях.
Рядом с ним сидит пан Грондзкий;
словно крыса, быстрый взгляд
мечет он на стены Львова,
на шатров походных ряд.
Замер благовест вечерний,
писарь кубки налил вновь,
и заслушалось застолье
важных гетмановых слов.
II
«Пане-куме Любовицкий, —
хмурясь, вымолвил Богдан, —
чарку! За былую дружбу!
Пей, покамест полон жбан!
Говоришь — король ваш плакал,
как письмо сие писал?
Что душой за Украину
он болеет — ты сказал?
Выпей! Плакал! Езуиты
любят плакать, слезы ж их
душу жгут иным и тело…
Выпей, кум, и слов моих
не прими в обиду! Молвишь —
признавал король и сам,
что ни крохи не исполнил
из обещанного нам?