1965-1972
ЗАВИСТЬ
Памяти деда моего Ивана Егоровича
1 Злого да веселого, где ж тебя встретишь, при каком навадке иль в ночном бору, на спокойном озере путающим сети, где ж тебя встретишь, отпетый друг, если на могиле камни прорастают травами бесплодными густо, без числа, если жизнь хваленая твоя, непростая была да отгрохала, быльем поросла,- где ж тебя встретишь? Обойду дозором сосняка исхоженного целый квартал, рыбные озера, синие озера, усталью измучаюсь — и нет ни черта. Только на могиле, как слеза, безвестной все равно почувствую: в золотой пыли лебеда качается лебединой песней, рослая крапива завистью палит, тихой и невидимой, невидимой и ярой, и сейчас проснувшейся память освежить завистью, которой открывалась старость — открывалась старость и кончалась жизнь. 2 Это детство идет навстречу, и встаешь в нем крутою судьбой ты — станичник, рыбака вечный, матерщинник и зверобой. О Карпатах поются песни, о казачьих гнедых конях, по озерам, по густолесью за тобою ведут меня. И десятую часть столетья я знавал в жару и в мороз, как охотился лютый ветер за папахой твоих волос; как ты пахнешь смолою бора, кровью волка и косача, всеми водами и простором оренбургского казачья; как незыблемо в вечер росный у костра догоревших лет — голубым дымком папиросы подымался покой бесед. Ты кипел, горячился, хвастал, вороша густоту седин, славу бешеного ненастья, славу двух военных годин, что гремели под Ляоляном, под чужою стеной Карпат и шагали в седом тумане по кладбищам и по гробам. ............ Только ты не ругал, а хвастал на становьях любых дорог годы бешеного ненастья, потому — другого не мог. Чем похвастаешь, кроме вздоха, если жизнь волокла тебя по задворкам чужой эпохи без уюта и без рубля; если, в обе руки контужен, в годы мира устав от битв, голодал и страдал не хуже от бедняцкой своей судьбы. Не похвастаешь — не увидишь гордость маленькую свою, и покажется жизнь обидой, зря не сбитой в любом бою. Жизнь покажется горем сразу, непригодной, как старый скит... И кипели твои рассказы не от радости, от тоски, чтоб седины стали любимей хоть насильно да хоть на час, чтобы я и твоей судьбине позавидовал невзначай. Я не верил глазам и речи, не завидуя, не хваля... ...Это детство идет навстречу, ветром волосы шевеля. 3 Снова ты зовешь меня украдкой от девчат, вечерок и огней дотемна шататься по навадкам, а с рассвета крючить окуней. Дробовик бывалый, бью не в воздух. От прицела взгляд, похолодев, вместе с уткой падает на звезды в небо, потемневшее в воде. Озеро с кровавыми кругами, да роса в холодных зеленях. Ты же, не хваля и не ругая, как завистник, смотришь на меня. Смотришь так, молчанье сберегая, если я удачливей тебя по чутью подъязка подсекаю с легкостью, доступной голубям. Смотришь так с улыбкою несладкой, если необъезженный скакун гордо пронесет мою посадку, крепкую на яростном скаку. Смотришь, если песни бродят кровью в плясовой, неугомонный час, если чуб спадает по надбровью вороненым крылышком грача. Так без окончанья и начала, как свою веселую сестру, по закону молодость встречал я на любом разнузданном ветру. Как завистник, без тоски и вздоха, силы собирая и храня, ты во всем, от удали до крохи, перещеголять хотел меня. Забывал заброшенные дали, Ляолян, Карпаты и года, и мои удачи подмывали добиваться собственных удач. Так до перебоя, без ограды, потеряв подсчеты месяцам, жизни наши проходили рядом, споря до поклонного конца. 4 Теченье времен из-под ног убегало. От детства и дружбы озерных огней прошли мимо деда, станиц и рыбалок счастливые кольца дороги моей. По родине плыли ветра и метели. Снежинки слезинками липли к окну. А он умирал на горячей постели, косоворотку едва расстегнув. В зимовке запевки рыбацкие пели, охотники ждали счастливого дня, а он умирал на последней постели, в минуту предсмертную вспомнив меня. Ему показалось: и солнце и зори удачей улова плывут по земле, ему показалось: в вечерних озерах раскинуты сети на тысячи лет. Ему показалось... И глянул на дверцы, сухой и колючий, как зрелый репей, поднялся, держась не руками, а сердцем. Шагнул, покачнулся и захрипел. Холодные губы не ждали ответа, веля провожатым, молчавшим над ним, при встрече со мной о кончине поведать, порадовать сердце поклоном земным. За щучьей ухой да за чашками водки поминки отплакали старики... ...А я неустанною прежней походкой немного подольше пройдусь у реки. Пройдусь до рассвета по старым навадкам и песен от удали не запою. Я только и сделаю, что по порядку обдумаю светлую зависть твою. ............ ...Ты не заметил за годы разлуки, за годы навадков, костров, окуней, как выросла зависть бесценной порукой двадцатилетней удачи моей, идущей навстречу и солнцу над нами в закате, в работе, в дыханье страны, и старость, кончая последними днями, ее принимает поклоном земным. Ее принимает — весеннюю завязь эпохи, растущей во все этажи, в которой и зависть, великая зависть поется как песня, и сила, и жизнь. 5 Незачем шататься без причала. Ночь ушла, меня не покорив. По могилам проходя, встречаю зачинанье утренней зари. И при расставанье молчаливом под конец минуты проходной до зеленых листиков крапивы кланяюсь я зависти родной.