1932
Дополнение к анкете
...и заявлению
о вступлении в ряды ВЛКСМ
Когда зачитают анкету до края, я встану спокойно у всех на виду, ничем не хвалясь, ничего не скрывая, по-честному речь о себе поведу. Моя биография вписана просто — в листочек анкеты, в четыре угла, но я расскажу про такие вопросы, которых анкета учесть не могла. О годе рожденья вопрос чуть заметен, а он поднимает из сердца слова... Какое рожденье отметить в анкете, когда на веку их случается два... Это было еще в тридцатом. Поутру, покинув вокзал, парнем серым и простоватым я впервые в артель попал. Взял старшой меня, не торгуясь (сам-то кругленький, будто еж), и в работу запряг такую, что не охнешь и не вздохнешь. Знал я мало, умел немного. Если ж спросишь о чем таком, он тебе отвечает строго, будто по уху — матюком. Так трудился — неделю, месяц, может, с толком, а может, в брак, позабыл, как поются песни, научился курить табак. Но за месяц кассир угрюмый мне «два ста» рублей отсчитал... Понимаете, эта сумма для моих земляков — мечта! ...Только раз, после вьюжной смены, я на митинг вхожу в тепляк, вижу — наш-то старшой со сцены, как оратор, толкует так: мол, расценки, сказать по правде, обирают рабочий люд, дескать, здесь нам бумажки платят, а в Кузнецке и спирт дают. Мы, мол, тоже не прочь погреться да податься в Сибирь отсель, дескать, я говорю от сердца, за свою говорю артель... Тут и кончились разом прятки, — при народе светлейшим днем, целых пять земляков из Вятки мироеда признали в нем. В шуме, криках, вскипевших штормом, взявших оборотня в оборот, ярость бешено сжала горло и рванула меня вперед. ...Видел я только эту харю, оболгавшую всю артель. Может, я по ней не ударил, только помню, что бил, как в цель... Об этом я вспомнил совсем не напрасно, я знаю, как ярость за сердце берет. А это ж — та самая ненависть класса, с которым дышу я и строю завод. Я знаю завод с котлована, с палатки, с чуть видимой дымки над каждой трубой, здесь каждый участок рабочей площадки сроднился с моей невеликой судьбой. За мною немало тореных дорожек, я волей не беден и силой богат, а в душу как гляну суровей и строже — не чую покоя и славе не рад. Живу как живется, пою без разбора, дружу с кем попало и бью невпопад и даже к победам, горя от задора, иду, останавливаясь, наугад. Завод в котлованах — под бурями начат, в работе растет он железным, в борьбе... И это, пожалуй, всё то же и значит, что я говорю вам сейчас — о себе. Я верности вечной не выучен клясться, не скажешь словами, как сердце поет. Я вижу — вы юность железного класса, с которой отныне пойду я вперед.