Незабвенной и горькой святынейБудешь ты до конца моих дней,Ты, мерцавший над городом иней,Ты, сверкавшая цепь фонарей.
И казались таинственным даромКаждый угол, урочище, сад,Ветви белые над тротуаром,Нависавшие из-за оград.
И далёко внизу, под балконом,Я едва различал, как во сне,Что идёшь ты под снегом влюблённымНе со мной, – не за мной, – не ко мне.
1929—1933
* * *
Ещё не брезжило. В лесу шуршала осень,Когда, всё зачеркнув, я вышел на крыльцоИ капли тёмные с качающихся сосенМне ночь бездомная плеснула на лицо.
Ты выбежала вслед. Я обернулся. ПламяВсех наших страстных дней язвило дух и жгло,Я взял твою ладонь, я осязал губамиЕё знакомый вкус и сонное тепло.
Я уходил – зачем? В ночь, по размытой глине,По лужам, в бурелом хотел спешить – куда?Ведь солнца ясного, садов и мирных лилийВ бушующей судьбе не будет никогда.
Я вырвался. Я шёл. О плечи бились сучья.Я лоб прижал к стволу; ствол – в ледяной росе…Кем для меня закрыт покой благополучья?Зачем я осужден любить не так, как все?
1936
* * *
Над зыбью стольких лет незыблемо одна,Чьё имя я шептал на городских окрайнах,Ты, юности моей священная луна Вся в инее, в поверьях, в тайнах.
Я дерзок был и горд: я рвался, уходил,Я пел и странствовал, томимый непокоем,Я возвращался от обманчивых светил В твои душистые покои.
Опять твоих волос прохладная волнаШептала про ладью, летящую над пеной,Что мимо островов несётся, пленена Неотвратимою изменой.
Ты обучала вновь меня моей судьбе —Круговращению ночей и дней счастливых,И жизни плавный ритм я постигал в тебе — Приливы моря и отливы.
Союзу нашему, привольному, как степь,Нет имени ещё на языке народном.Мы не твердили клятв. Нам незнакома цепь, Нам, одиноким и свободным.
Кто наши судьбы сплёл? когда? в каком краю?Туман предбытия непроницаем взору,Но верность странную хранил я и храню Несказанному договору.
Неясны до конца для нас ни одномуНи устье, ни исток божественного чувства,И лишь нечаянно блик озаряет тьму Сквозь узкое окно искусства.
Да изредка в ночи пустынная тоскаРоясь, заискрится в твоем прекрасном взоре, —Печаль старинных царств, под золотом песка Уснувших в непробудном море.
Тогда смущенье нас и трепет обоймёт,Мы разнимаем взор, молчим, страшась ответа,Как будто невзначай мы приоткрыли вход В алтарь, где спит ковчег завета.
Одна и та же мысль пронзит обоих нас,И жизнь замедлит шаг – нежнее, чутче, строже,И мы становимся друг другу в этот час Ещё дороже.
<1923—1933>
Древняя память
* * *
Когда былых миров оранжевые зориЗаронят узкий луч на небеса стиха,Я вижу – где? когда? – на ровном плоскогорьиМоря лилового, как плащ старинный, мха.
Два солнца пристальных сменялось надо мною,И ни одно из них затмиться не могло:Как ласка матери сияло голубое,Ярко-оранжевое – ранило и жгло.
Когда лазурный шар, грустя прощальной славой,Сходил на мягкий шёлк лилового плаща —Пронзительный восход, кровавый, рыжий, ржавый,Я ждал в смятении, молясь и трепеща.
Тот мир угас давно – бесплодный, странный, голый…Кругом – Земля в цвету, но и в земной глушиНе гаснут до сих пор два древних ореолаНепримиримых солнц на небесах души.
1935
Язык любви
Язык любви из мягких звуков соткан:За нежным «эль» задумчивое «эм»;Он ласково качается, как лодка,То говорлив, то робко полунем.
Последыши могучих поколений,Мы помним ли, что был другой язык?Его ковал первонародный генийТяжёлых царств, героев и владык.
Он рокотал, как медь на поле бранном,Как гул квадриг, несущихся в карьер;В нём твёрдость «дэ» сменялась «гэ» гортанным,С суровым «у» чередовалось «эр».
Рождалась страсть не голубым угаром,Не шёпотом полураскрытых губ.Она сходила громовым ударом,Как молния в широколистный дуб.
Столкнув двоих, горячих, темнокудрых,Кипела вширь – разлив без берегов,Не требуя благословенья мудрых,Не спрашивая милости богов.