— Эй, брось, старина, о царях, ради бога!
Давно надоела мне в городе жизнь.
Ты лучше о вашей жизни убогой,
О болях и горестях мне расскажи.
— Ну, что потерял ты? Чего ты тут ищешь? —
Старик начал речь свою, горько смеясь.—
Не умерли, видишь, живем, дружище,
Завидую всем умирающим я.
Что жизнь наша? Хлеба кусок
зачерствелый.
Зависит от неба у каждого жизнь.
А если зависит, известное дело,
Какою должна его жизнь быть, скажи?
Вот я, например. В этих мрачных ущельях,
Четырежды двадцать — мои вот года,
Я радости в жизни не видел доселе,
Достатка не видел еще никогда.
Всё лето не знаю горячей пищи,
Кручусь здесь, работаю в поте лица,
Невзгод, огорчений — целые тыщи,
И нет моим бедам тяжелым конца.
От лоз не имею такого дохода,
Который равнялся б налогу на них.
Вот если бы денег иметь хоть немного,
Тогда у нас не было б жалоб таких.
А я, вот, за колья, за хворостинки,
Без пользы лежащие, деньги несу.
Шалаш этот — видишь? Две-три лишь жердинки,
А тоже раз шесть волокли меня в суд:
«Ты лес молодой порубил», — что ты скажешь?
И слушать не хочет, свое говорит,
Пока писарей, старшины не подмажешь…
А нынче у них ведь большой аппетит…
И воры, и волки ограбить стремятся,
Ты чуть отвернулся — и нет добра.
Воруют из дому, несут со двора,
И даже не знаешь, куда бы податься.
Подать старшине, что ли, жалобу? Что ты!
Врага наживу в нем — и только всего:
След вора приводит к его ведь воротам…
Попробуй-ка правду найти у него!..
Сажает тебя он за стол, угощает,
Горячего чаю иль водки дает:
«Ступай себе, дедушка! Спи спокойно!
Уж вор от меня никуда не уйдет…»
Весь мир превратился в «хватай что можешь»,
Любовь — это меч, кровь людская — вода.
Ни страха, ни совести нет у сильных,
А слабых совсем одолела беда.
Вчера на столбе том — был вечер — висели
Три чьих-то винтовки, — я сам проследил.
Бездомные люди, а может и беглые,
Пришли, а наутро вновь след их простыл.
А кто виноват? Вот и думаю думу,
И кто тут повинен, никак не пойму.
Везде темноты и невежества уйма,
И все мы во власти бесчисленных мук.
Вот видишь, чем жизнь наша, братец, богата.
У нас — языка нет. Кто сильный — тот бог.
Мы старого нынче лишились адата,
А новых еще мы не знаем дорог.
Живут с нами здесь, по соседству, тавады —
Хозяева наши. У них все права.
С расстегнутым поясом, водкой брюхаты,
На крышах стоят, засучив рукава.
Один у нас пядью землицы владеет:
Как плюнешь с конца, до другого дойдет.
Другим не дает, сам не пашет, не сеет,
Зажал в кулаке весь крестьянский народ.
Чужую скотину, гляди, забирает,
Загонит тихонько на поле свое,
А после, ругаясь, ее выгоняет
И штраф за потраву с владельца берет.
Порою на свадьбах танцует зимою,
Вокруг богатеев юлит, блюдолиз,
Добудет монеты, добро наживное,
И едет проесть и пропить их в Тифлис.
Напраслину как-то он взвел на чабана:
Мол, тот в его поле скотину загнал.
Чабан же не дался такому обману:
«Пусть явится, скажет, что это видал…»
Уж так мне его образумить хотелось:
«Чаты, — я молил его, — брось это дело,
А ну его к черту! Уйди от греха…»
Да грубого разве проймешь пастуха?
Так нет! Заупрямился он. Как скала,
Он стал неподвижно на сельском майдане:
«Вот суд, вот тавад, вот, смотрите, и я.
Пусть выйдет! А ну-ка? Посмотрим, что станет!»
Столкнулись. И начали слово за словом.
Чаты ляпнул несколько грубых слов, —
Уж если дерутся, порядок таков:
Друг друга, вестимо, не потчуют пловом.
А наш старшина благословенный —
Под стать ему случай этот отменный.
С тавадом всегда заодно он. И вот.
Он с длинною плетью на площадь идет.