Они, ходя обыкновенно,
не упуская ничего,
вели второй монтаж вселенной
не плоше бога самого.
Им на земле уже неловко,
они обвыклись в небесах,
и звенья цепи для страховки
висят у них на поясах,—
той цепи, что при царской власти,
чтоб и бунтарь бессильным был,
и на ногах и на запястьях
устало каторжник носил;
той цепи, что в туманной дали,
власть отнимая и беря,
отцы и деды разорвали
осенней ночью Октября.
ШТОРЫ ИЗ ВЬЕТНАМА
Не на окне,
а посредине прямо,
близ подмосковных
веток и ветвей
бамбуковые шторы
из Вьетнама
стучат,
колеблясь,
в комнате моей.
По вечерам
и рано на рассвете,
среди моих
идиллий и забот,
колышет их
военный дальний ветер,
сюда идущий
из других широт.
Не далеко,
а чуть не на пороге,
зовя в свой край
отмщения и мук,
он всё стучит,
как барабан тревоги,
в моем жилье,
оттудова бамбук.
О, эти шторы,
зыбкие скрижали!
Я не могу
и не хочу их снять.
Их сколько бы
рукой ни раздвигали,
они всегда
смыкаются опять.
С НЕБА ПАДАЕТ СНЕГ ЗИМЫ
С неба падает снег зимы.
Осторожно, благоговея,
приближаемся тихо мы —
вдоль по площади — к Мавзолею.
Белым снегом освещена
и насыщена красным блеском
на молчанье твоем, стена,
революции нашей фреска.
Тут который уж год подряд
по желанию всей России
у гранитных дверей стоят
неподвижные часовые.
Хоть январский мороз дерет
и от холода саднит скулы,
ни один из них не уйдет
из почетного караула.
Как они у державных плит,
для тебя, седина и детство,
вся страна день и ночь хранит
правду ленинского наследства.
Ливень хлещет, метель метет,
в небе молния проблеснула —
ни один из нас не уйдет
из почетного караула.
ПЕРЕВОДЫ
С УКРАИНСКОГО
Максим Рыльский
337. ДИАЛОГ, ПОСВЯЩЕННЫЙ ДИСКУССИИ ОБ ИСКУССТВЕ В «КОМСОМОЛЬСКОЙ ПРАВДЕ»
Первый голос
В эти дни космической ракеты
и автоматических станков
позабудьте, выбросьте, поэты,
допотопных ваших соловьев!
Всё искусство, вместе с жалким сором,
вынесьте и выкиньте за тын:
тот, кто разбирается в моторах,
выше толкователей картин.
Второй голос
Этот спор, что не затих поныне,
начат был еще в далекий век…
Быть лишь добавлением к машине —
для тебя не много, человек!
Как же ты живешь, ответь на это, —
с беспокойством спрашиваю я,—
если в дни космической ракеты
ты не слышишь пенья соловья?
338. ДЯДЮШКА ТОДОСЬ
Должно быть, старость стукнула в ворота:
на мемуары тянет день за днем.
Я дядюшку Тодося вспомнил что-то,
мне захотелось рассказать о нем.
Припомнились очки в оправе старой,
обмотанные ниткой так и сяк
(подробность украшает мемуары),
а на плечах — не свитка, не пиджак,
а вроде бы сюртук великопанский,
разодранный с плеча и до плеча
(когда-то дивный мастер Саксаганский
играл в такой одежде Копача),
и теплый дух живицы, вместе с воском
замешенной в садовом черепке,
и свернутую крупно папироску,
горящую в натруженной руке.
Всем россказням его неимоверным,
одна другой занятней и хитрей,
могли бы позавидовать и Стерны,
и чудаки наиновейших дней.