Как будто он, радуясь сердцем простым
тому, что мы лихо по рельсам бежим,
боится, что это свистящее чудо
не так, как хотелось бы, нравится им,
А возле окна черноокий джигит
с красавицей златоволосой стоит,
и что-то ей на ухо шепчет неслышно,
и только в лицо ее нежно глядит.
О чем он красавице может шептать?
Откуда об этом могу я узнать?
И кто же осмелится встать меж влюбленных,
рискуя огонь их сердец испытать?
А шумные стайки довольных детей
живут, как положено, жизнью своей:
у окон открытых нестройно теснятся
и спорят — всё громче и всё веселей.
Сквозь гул, монотонный и слитный сперва,
отдельные я различаю слова:
«Ребята! Кто эту дорогу построил?»
— «Москва!»
— «Вот придумал!»
«Конечно, Москва!»
А вдоль полотна, ожидая с утра,
стоят пешеходы, снует детвора,
и все нам приветственно машут руками,
кидают цветы, восклицают «ура»!
3
Опять со стараньем гудит паровоз,
мелькает листва тополей и берез.
«Ребята! Кто эту дорогу построил?»
Хочу я парнишке ответить всерьез.
Совсем не намерен рубить я сплеча.
Что толку — ответить ему сгоряча.
И вот предо мною уже возникает
живое, большое лицо Ильича.
Он вместе со мною всю жизнь мою был —
всегда в своем сердце его я хранил.
Истории занавес медленно взвился —
и прошлое родины тихо открыл:
шакалами царскими Саша убит,
повешен и в землю глухую зарыт.
«К победе пойдем мы другою дорогой», —
вчерашний курчавый малыш говорит.
Ему зачинателем быть суждено.
Пускай над Россиею небо темно —
из искры одной возгорается пламя,
и вот уже землю объяло оно!
Ильич нашу партию в битвы ведет.
Он всех вдохновляет и всё создает.
О ты, Революция пятого года!
Великий Октябрь и великий народ!
Он сам, хоть опавшие щеки бледны,
стоит у кормила гражданской войны
и сам подымает тяжелые бревна
на первом субботнике нищей страны.
Я вижу, хоть времени много прошло,
как он, излучая глазами тепло,
засунув подвижные руки в карманы,
склонился над картой большой ГОЭЛРО.
А память всё дальше и дальше ведет.
Иная картина пред нами встает:
украшена скромно зеленая елка,
Ильич вместе с Крупской в гостях у сирот.
В тот вечер — хоть этого я не слыхал —
он с шумным азартом детей развлекал,
и, сидя меж ними, об этой дороге,
конечно же, он ребятне рассказал.
Тюрьма и подполье. Семнадцатый год.
Развернутый фронт всенародных работ.
От ленинской жизни, от слов Ильичевых
и эта дорога начало берет!
С ГРУЗИНСКОГО
Николоз Бараташвили
359. МЕРАНИ
По незримой дороге летит легконогий Мерани.
Черный ворон пророчит мне раннюю гибель заране.
Мчись, Мерани, вперед, не пугаясь безмолвья и шума,
вихрю скачки сродни вихретворного всадника думы.
Разорви этот воздух, разбей эту воду, развей эти горные кручи.
Жизнь мою ускоряй до предельной последней черты.
Не пытайся укрыться от знойного солнца и плещущей тучи
и меня не щади — я вынослив не меньше, чем ты.
Я покинул родных, и собратьев, и землю родную.
Этих лиц, этих гор никогда не увижу нигде.
На привале ночном, по родимому крову тоскуя,
я отдам свою тайну кочующей дальней звезде.
Весь остаток любви, всё последнее счастье и горе
я отдам на скаку возмущенно ревущему морю.
Мчи, Мерани, меня, не шарахаясь дикого шума,
вихрю моря сродни вихретворного всадника думы.
Прах мой нищий не будет схоронен на родине милой,
и его не омоет невеста прощальной слезой.
Черный ворон мне выроет где-нибудь в поле могилу,
и ее занесет бесприютной могильной землей.