Выбрать главу
Я шел по Иркутску, и крался я стеночкой, Накрапывал дождь, и звонили ко всенощной. Союз Михаила-архангела нес Хоругви и знамя на дальний откос.
Лабазники в шапках бобровых прошли. Столбы придорожные ветхи. Сутяжницы-пихты до самой земли Пригнули тяжелые ветки.
Тебе ли, Сибирь, прозябать на роду В охотном, в марьяжном, в купецком ряду, С усобицей служб по старинным церквам, С поддевками синего цвета,
С шустовской рябиновкой по кабакам, С фитою и ятью по щирым листам, С орлами по черным жандармским полкам, Со всем, что цыганами спето?
Чуть осень настанет, пройдется метель Полосками нищих мужицких земель, Прудами рыбачьих затонов — Дорога расхожена на прииска, И гложет по громкому фарту тоска Сумятицей души чалдонов.
Расписаны годы, и время всё занято, В снегах достопамятных спит слобода, И падают годы пролетные замертво, Ползет по холодным полям лебеда.
Минутная встреча, невнятица, роздых — И дальнедорожная стынет тоска, И с новою явкой дорога при звездах, За дальним Витимом зовут прииска.
Давно седина на висках и затылке, А всё я никак не уйду с приисков,— Со мной два товарища старых по ссылке И сто партизанов шахтерских полков.
И жадность такая — всё больше бы золота На драги несли придорожные рвы, Скорей бы его с мерзлоты бы да со льда В немолчно гремящие сейфы Москвы,
Чтоб, скупости подлой забыв перебранки, В попрание вечное жизней пустых, Отхожее место поставили правнуки Из самых отменных пород золотых.
1933

14. ЛЮБОВЬ

Смерть придет — не в тоске умираем, Сразу в памяти встанет судьба. Вот сплотки — и по брошенным сваям Осторожно бегут желоба.
Этой ночью, проворней, чем ястреб, Память торной дорогой пройдет По заметам сугробов и заструг На речной остывающий лед.
Вот в лотке золотые крупицы, В старой шахте дробится обвал, Вот лицо инженера-убийцы, Что на гибель меня посылал.
Так, но в смуте годов одичалых Только память твоя дорога, Вот весна протрубит на отвалах, Ветер с веток сдувает снега.
Промелькни, пробеги по тропинке, Чтоб я вновь увидал, как впервой, Из сафьяновой кожи ботинки, Оренбургский платок пуховой.
Вновь поет молодая истома, Проступают из смуты и тьмы Два разбитые кедра у дома, Снеговое сиротство зимы.
А луна надо мною, как пряник, И кругла и духмяна на вид. Старый муж, трех дистанций исправник, Вечерами тебя сторожит.
Только горные реки взыграли Синим станом воды коренной, Нас в царевый поход собирали, Повели на германца войной.
Как война распахнула воротца, Мы и запросто мерли и так, Отдавая свое первородство Перебежчикам конных атак.
Только после, по сотням дивизий, Золоченую рвань волоча, Двоеглавых орлов на девизе Полоснули штыком сгоряча.
Вот и я восемнадцатым годом Всё лечу на конях вороных. Бродит паводок вешний по водам Над прибоем голов молодых.
Я тебе присягал не как рекрут, По согласью с тобой, по любви, Через вал, набегающий к штреку, Берега я увидел твои.
Скобяной ли товар, бакалейный, Все гостиные лавки на слом, Станет славою ста поколений То, что было твоим ремеслом.
И минуты короткой не выждав, Всё, что было тобой, возлюбя, Снова встану, расстрелянный трижды, Чтоб опять умереть за тебя.
Только дождь — и горят мои раны, Чернокнижницы-тучи в пыли, И в песок, в тротуар деревянный Ударяют мои костыли.
Но поет молодая истома, Проступают из смуты и тьмы Два разбитые кедра у дома, Снеговое сиротство зимы.
Вдалеке от дорожных колдобин Спит в лазоревом дыме плетень, Дальний берег, что смерти подобен И уже беспросветен, как тень.
Ты — разор моей юности жаркой, Полдень таборной жизни моей, Всё лицо твое — в смеси неяркой Костромских и татарских кровей.
Ты не плачь — осторожны наезды. Весь поло́н моей жизни храня, Словно слезы, падучие звезды В эту полночь оплачут меня.
Мое имя в воде не потонет, На дорожном костре не сгорит, Его нож двоедана не тронет И бродяга в тайге пощадит.
1933

15. БЫЛИНА О КРАСНОМ КОННИКЕ ИВАНЕ ЛУКИНЕ

Ехал эскадронный Иван Лукин По черному берегу злого Витима, Взглянул на снега — снега далеки, Взглянул на тайгу — тайга нелюдима.
Как ягоды, красные звезды висят, А небо над ними вечернее, вдовье. По склонам отлогим олени спешат, И сохатый бежит на свое зимовье.
Легли по краям прямоезжих дорог Зверей молодых молодые кочевья, Скользнет за рекой позабытый острог — И снова бегут, коченея, деревья.
А пастбища мамонтов дремлют вдали, Над ними снегов беспробудные толщи, Под тяжестью мерзлой наносной земли Сгибаются бивни бесчисленных полчищ.
Пурга заметает разводья копыт. Едет эскадронный, а ночь нелюдима, Волк пробежит, глухарь пролетит По черному берегу злого Витима.
Край там потайный — в глухой стороне, В лесу, хоронясь от змей семиглавых, Творила старуха тесто в квашне На браге и тайных китайских травах.