«Ну что ж, казак, далеко ль до станицы?»
— «Да не скажу… Не знаю этих верст…
Я тоже спал… А что во сне приснится?»
168. МАКСИМ МАКСИМЫЧ
Среди родных героев прозы русской,
Максим Максимыч, памятен ты мне,
И твой сюртук, в плечах немного узкий,
И темный плащ, и шашка на ремне.
И смуглость щек, овеянных загаром.
Всё «да-с» и «нет-с» — твоя простая речь,
Твои рассказы громкие недаром
Сумел я с детства в памяти сберечь.
Я вижу вновь и этот сумрак шаткий,
И склоны гор, раскрашенных пестро,
И темный мех твоей черкесской шапки,
И кабардинской трубки серебро.
С художником великим мы не спорим…
Вся прямотой и ясностью дыша,
Легко владеет радостью и горем
Твоя простая, верная душа.
Прямое и доверчивое сердце
Гордыне чуждо помыслов пустых,
Звезде побед навеки разгореться
Велел народ для воинов таких.
Ведь в светлый час последнего сраженья
Их выбор был решителен и прост…
И в старости без головокруженья
Над крутизною шли на Чертов мост.
169. НОЧЬ БЛОКАДЫ
В полночь Невский проспект стал безлюден, как снежное поле,
Заметают снега у заставы кирпич баррикад,
И гудит за окном настороженный, близкий до боли,
Как биение сердца, родной навсегда Ленинград.
Здесь прошла моя жизнь. В эти грозные ночи блокады
Он дороже мне стал, изувеченный, в дыме, в огне,
С опаленными порохом липами Летнего сада, —
Разлучения с ним никогда бы не вынести мне.
Не стихает метель, не смолкает теперь канонада,
Сын на фронте, а здесь над станком наклоняется мать.
Пусть сегодня темно на больших площадях Ленинграда —
Он в столетиях будет немеркнущим светом сиять!
170. МАЙ, НОЧЬ БЛОКАДЫ И БЕСЕДА ОБ А. ИВАНОВЕ
…Чаёк мы ночью попивали,
Потом, художник и поэт,
Мы книги пухлые листали —
Былых годов забытый след.
Был месяц май и ночь блокады,
Редела сумрачная тьма,
И глухо падали снаряды
На отдаленные дома.
О живописцах шла беседа.
Как шла их жизнь, как шла борьба.
Что: поражение, победа —
Посмертной славы их судьба?
И вот, на дно стаканов глянув,
Почуя светлое тепло,
Мы имя вспомнили: Ива́нов —
И тут от сердца отлегло…
Иванов. Утро нашей славы,
Он нами сызмала любим,
Кремлей прославленные главы
И те склонялись перед ним.
Ведь выбрал он в искусстве русском
Путь самобытный, гордый, свой.
Не на проселке был он узком —
Он шел дорогой столбовой.
Нашел он высшую свободу,
Виденьем праздничным согрет,
«Явление Христа народу» —
Великий эпос давних лет.
Его пейзажи, самобытный
Язык портретов, весь порыв
Его души, могучей, слитной,
Горит, столетья озарив.
Вот почему мы в ночь блокады
Так пылко говорим о нем,
Пусть рядом падают снаряды —
Иванов жив, и мы живем.
171. «АРТИЛЛЕРИСТЫ-ГВАРДЕЙЦЫ»
В Колпино путь под обстрелом…
Юноша в цехе убит…
С горестью девушка в белом
В мертвые очи глядит.
Небо в сиреневых звездах,
Отблеск зари золотой.
Счастлив: я пил этот воздух,
Горький, как хвои настой.
Всё, что знавал понаслышке,
Я опишу — под огнем.
Только не в маленькой книжке —
В Библии Новых Времен.
172. «В кругу друзей шутили долго, пели…»
В кругу друзей шутили долго, пели…
Вдруг взрыв — предвестьем смертного конца…
В глаза смертей сурово мы глядели,
Не отводили в сторону лица…
Пройдут года — и этот город снежный
Тебе приснится в давней красоте,
И бомбы, что упали на Манежный,
Вдруг загудят в безмерной высоте,
И дом качнется, гулко грянут взрывы,
Проснешься ты… Увидишь — вдалеке
Проходит девушка… И ветка тонкой ивы,
Как символ жизни, в девичьей руке…
173. «Что мы пережили, расскажет историк…»
Что мы пережили, расскажет историк,
Был сон наш тревожен, и хлеб наш был горек.
Да что там! Сравнения ввек не найти,
Чтоб путь описать, где пришлось нам пройти!
Сидели в траншеях, у скатов горбатых,
Бойцы в маскировочных белых халатах,
Гудели просторы военных дорог,
Дружили со мною сапер и стрелок.
Ведь я — их товарищ, я — их современник.
И зимнею ночью и в вечер весенний
Хожу по дорогам, спаленным войной,
С наганом и книжкой моей записной,
С полоской газеты, и с пропуском верным,
И с песенным словом в пути беспримерном.
Я голос услышал, я вышел до света,
А ночь батарейным огнем разогрета.
Синявино, Путролово, Березанье —
Ведь это не просто селений названья,
Не просто отметки на старой трехверстке —
То опыт походов, суровый и жесткий,
То школа народа, — и счастье мое,
Что вместе с бойцами прошел я ее.