ГЛАВА ПЯТАЯ
НОВЫЙ ПОХОД
Встал большой бивуак вдоль почтовой дороги.
Рядом изгородь, мельницы старой крыло.
Старый конь подымает с опаскою ноги:
Оступиться чуть-чуть — и в сугроб занесло.
Предвесенней порой на пустынных Аландах
Энгельсбрехтен разбит. Сотни финнов в плену.
На уступах крутых, на снегах безотрадных —
Уже близится срок — и закончим войну…
Стынет пена валов между черных утесов.
На снегу полыньи.
Там, где льдов полоса,
Скоро лайбы скользнут, и руками матросов
Будут косо наклонены вниз паруса.
Значит, надо спешить. Надо по льду залива
До распутицы к дальним пройти берегам,
К той последней меже, где за краем обрыва
По дороге крутой — за скалой Гриссельсгам.
Под высокой сосною Давыдов и Кульнев
Щи хлебали, смеясь, из большого котла.
Пень — подобьем стола,
два седла — вместо стульев,
И на ложе из ельничка
ночка тепла.
Разговор задушевный.
«А грустно мне что-то, —
Тихо Кульнев сказал. — Перед боем, гляди,
Не могу я заснуть.
Если ж полудремота
Вдруг смежает глаза, то одно впереди
Предо мною тогда возникает из мрака:
Давний год, и старинных походов пора,
И Суворов сидит на краю бивуака,
Молча рядом стою у большого костра.
Долго слушаю.
Как он бывал разговорчив.
Блеск немного запавших, прищуренных глаз,
Взмах короткой руки.
До скончания ночи
О войне, о турецком походе рассказ.
А потом замолчит, улыбнется нежданно
И сотрет рукавом белый иней с клинков,
Спросит он невзначай:
„Ты читал Оссиана?
Перевел его славно гуляка Костров!..“
Ты ответишь
и вдруг замечаешь:
угрюмо
Он глядит, будто слова не молвил с тобой,
Сразу чувствуешь ты, что гнетет его дума.
Исполненье мечты? Или завтрашний бой?
Так сидит он, задумчивый, грустный, как рекрут,
Вдруг прищурится, скажет, смеясь: „Никанор!“
Встанет рядом с тобой, поведет на поверку,
Значит, найден на завтра отменный маневр.
Так и я перед боем то весел, то грустен,
Дай подумать теперь. Трубка вот — затянись…
Я ж проверю посты. А не то вдруг пропустим
Мы разведку врага…»
Засыпает Денис…
…Первый час пополуночи. Холодно. В зыбкой,
Уплывающей тьме он укрылся плащом…
«Просыпайся, Денис! — молвил Кульнев
с улыбкой.—
Карабин заряди. Через час мы идем…»
Полк построился. Кульнев скакал пред рядами.
«Дня победы я ждал — и приблизился он!
В том последнем бою буду я перед вами,
А за вами сам доблестный Багратион.
Путь на море тяжел. Словно как на пожарище,
Станет вам на ветру, прямо слово — жара!
Честь бессмертная нам! Мы домчимся, товарищи,
Опрокинем врага мы с разбегу… Ура!»
Растянулись колонной по белой равнине.
Кто-то песню заводит. «Отставить! Вперед!»
Верный конь проскакал по рассеченной льдине.
Сразу с грохотом в прорубь обрушился лед.
До рассвета шли медленно. Кое-где наледь.
Конь копытом скребет ледяную кору.
«Эх, скорей бы нам к вражьему стану причалить!
В самом деле, жара на холодном ветру…»
Ранним утром уже зачернели утесы.
Скользкий берег уступом взбегал к вышине.
Расходился туман, и сквозь сумрак белесый
Ерофеев скакал на усталом коне.
И за ним по снегам, рассыпался лавой,
Скачут все эскадроны под вражий огонь.
Кульнев крикнул: «Прорвемся на берег со славой!»
И под пулями пляшет обстрелянный конь.
Загремело «ура!» по рядам молодецким,
И донесся со льда чей-то горестный крик,
И пикеты врага перед берегом шведским
Разбегались под быстрыми взлетами пик.
В свисте ветра нежданно послышался выстрел.
Ерофеев упал… только шашка блестит…
Неужели убит? Подымается быстро
Из-под грозно мелькающих конских копыт.
Он поднялся в простреленной старой шинели.
Он, в снегу увязая, идет по скале.
Верный конь подбежал. Повод взял еле-еле,
Застонав, он подпрыгнул — и снова в седле.
Снова скачет вперед в белых клочьях тумана,
Надкусивши свой рыжий, прокуренный ус.
Кое-как на скаку перевязана рана.
Шашка звякает. Снега скользящего хруст.
И галопом туда! К первым вражьим пикетам!
Разве кланяться пулям захочет фланкер?
Рассветает, и видит он: перед рассветом
Казаки показались на выступах гор.
…Ветер с юга. Ломается лед у затона.
Кульнев встал у костра. Белый камень в дыму.
«Приказанье исполнено Багратиона,—
Напиши-ка, Денис, донесенье ему».
— «Всё?»
— «Как будто бы всё!»
— «Табаку бы немного…»
— «Хочешь хмеля? Осталося трубки на три…»
— «Голова закружится…»
А там, где дорога,
Песню вывел гусар, как коня, до зари:
«Вот как, братцы, мы ходили
По льду к дальним берегам,
Да как ворога разбили,
Как заняли Гриссельсгам».
Ходит Кульнев. Поля ледяные на взломе.
На ресницах то ль иней, то ль просто слеза.
Ерофеев лежит у костра на соломе,
Рукавом в полусне закрывая глаза.