Простые подручные смерти
У края Ойратской земли,
Большие дороги на Нерчинск
По этому тракту легли.
Обыденно наше знакомство:
Немного дорожной тоски,
Багажная полка, звонки,
И первые сутки от Омска
Проходят уже с половины
Пробитого наискось дня,
Как песня Сарматской равнины,
Калмыцкою старью звеня.
25
«Красная панорама», 1928, № 13. После строфы 3.
От труб и от фабрик,
От угольных шахт
Другой получает
Природа ландшафт.
В средине столетья
Повырубят лес,
И в шахтах
Подымутся штреки,
На стыке
Проложенных к северу рельс
Качнутся сибирские реки.
Сейчас по-особому
Берег берет…
Немыслимой мучаясь жаждой,
Я память о каждой
Годами берег
И пел
И валандался с каждой.
Я помню:
За россыпью сотен дорог
Большие и дружные реки,
Что быстро бросали
Порог на порог,
Как некогда
В каменном веке,
Как песня,
Срываясь с увалов и гор,
Как ливень,
Рванувшийся косо,
Почти что от озера Терио-Нор
До самого нижнего плеса.
Как Лермонтов некогда,
Слушая спор
Казбека и старого Шата,
Я вижу тоннели
В расщелинах гор,
Шатающих земли с заката.
Мы ходим по палубе с песней.
Борты ж,
Как птицы,
Скользят стороною,
И черную пену
Качает Иртыш,
Торопится к морю со мною.
27
«Октябрь», 1928, № 2 После 10.
Как в дантовский неумолимый ад,
В последний раз я посмотрел назад.
Как лес, редела ночь, как липовая роща,
Шел от земли солоноватый дым,
И никогда еще мир не был проще,
Еще таким он не был молодым,
Как в эту ночь, что, быстро нарастая,
Меня вела задворками Алтая.
Тут вспомнил я, что, лирик по призванью,
Стихом проститься должен я с горой,
И наспех свел всю песню партизанью
В превыспренний необходимый строй.
«Прощай, страна высокая,
Мой синий край, прости,
В степях шуршат осокою
На Славгород пути.
Нет, не ржавеет маузер,
Не клонится рука,
По вечерам на Яузе
Девчонка ждет дружка».
Но горы толпились, теснились в росе,
Ни слова, ни склада, ни лыка,
Вставал над Алтаем промозглый рассвет
До синих ворот Кендерлыка.
28
Сб. 1937. Вместо строфы 1.
Падал снег (дальний путь по примете).
Рассказать это сразу нельзя,
Как в безвестном лесу на рассвете
Фронтовые прощались друзья.
Там, где старые сосны стояли,
Падал снег на крутые холмы, —
Мы папахи тяжелые сняли,
И разъехались медленно мы.
Вместо строфы 6.
Что весеннего сумрака краше?
Только помни, как в первом бою
Шли в разведку товарищи наши
И стоял комиссар на краю.
29
КС Вместо 7–20.
Я пальцы ломаю, я скрипку беру
И вот затеваю другую игру.
И звоны другие выходят дрожа,
Попутчики бури, клинки мятежа, —
Не в меру взволнован, не в меру ретив,
Марсельского марша громоздкий мотив.
И вот уж дороги бегут и спешат,
Тропинки крадутся, гремят, шебуршат.
И, дрогнув, сорвался последний шлагбаум.
— Ораниенбаум, Ораниенбаум!
Маркизова лужа и краковский дым,
И я становлюся совсем молодым.
Балтийского флота поют штурмана,
Что жжет, обжимает и дарит весна.
И в два перехода я вновь узнаю
Такую простую свою колею.
И звоны другие выходят дрожа,
Попутчики бури, клинки мятежа, —
Не в меру взволнован, не в меру ретив,
Марсельского марша громоздкий мотив.
Мальчишка смеется, мальчишка поет,
Но старую скрипку назад не берет.
30
КС После строфы 1.
Если будни гремят Карманьолой,
Если ветер уходит на юг,
Даже губы девчонки веселой
Непонятные песни поют.
После строфы 3.
Среди низкого моря и мрака
Не гремит, спотыкаясь, джазбанд,
Только вспыхнут огни Скаггерака,
Легкой тенью пройдет Гельголанд.
Вместо строфы 5.
А в смятенья глухих переулков
Ночь разводит мосты, и опять
Там, где стынут дороги на Пулков,
Паренька дожидается мать.
31
«Звезда», 1928. № 1.
От сумерек мира в немыслимом сходстве,
Сменяя обличье наречий и карт,
Не тенью на стены бросается отсвет
Булонского леса, Монмартра, мансард.
Нет! Живопись эта кружит, как в серсо, —
Квадратики, ромбы и кубы,
Пока прижимает к тебе Пикассо
Свои лиловатые губы,
Покуда синеет, покуда рассвет
На тысячу красок перебран,
Меняясь в наклейках и тая в росе
Над фабрикой «Хорто-дель-Эбро».
Вот сумерки века, искусства распад,
Немыслимый уговор братский,
Когда и палитры стучат невпопад,
И глохнут неверные краски.
Но всё же люблю я весь этот разор,
Размытые суриком тропы,
Где падает море от черных озер
На плоские крыши Европы.
Преддверие века, Марат и Конвент,
Сюда не доходят корнями,
И только спадает в узорной канве
Зеленый и синий орнамент,
Да плечи натурщиц, да розовый брод,
Да черного дерева контур,
В котором, как маятник, взад и вперед,
На ветке качается кондор.
Анютины глазки, к тюльпану тюльпан,
Петлицы драгунского смотра,
Но сразу врывается с песней толпа
В кромешный покой натюрморта.