Хрустит суставами Сочельник.
***
Зимы узоры на стекле —
Цветы восточных диких сказок,
Любви жестокие проказы,
Паркет дворцов, темницы клеть...
Читать вас — в небеса лететь
И под водой жить водолазом.
Зимы узоры, сколько раз
Я в эти письмена влюблялся.
Со мной кружилась полночь в вальсе,
На окна тёмные косясь.
Зимы языческую вязь
Я вечно дочитать боялся.
Узоров зимних сладок смысл,
Но недоступно их прочтенье...
Хрустит миндальное печенье.
Часов старинных вокализ.
Узоров тайное свеченье.
***
Крещенский мороз
Трещал мороз.
Хотя, в который раз,
Казалось мне, что трескается кровля.
Полночный свет огня у изголовья
Качался, с тишиной соединясь.
Мороз крепчал.
Проклятое крещендо,
Не затихая, холодило дух.
И тени расползались на виду,
Пугливо избегая освещенья.
Дышал мороз
Невинной чистотою,
Ни зла, ни отвращенья не тая,
Сгонял людей сереющей толпою
К дымящимся купелям бытия.
Мороз терзал
И верных и неверных,
И поднимал к вершине чёрный крест...
Рычали псы, в голодном откровении
Готовые один другого съесть.
Мороз глаголил
Неразумной черни
О высоте распятого Христа.
И в воду гнал, и совершал крещенье,
Но впитывала веру пустота.
Трещал мороз.
Столетия трещали
И исчезали в трещинах земли.
А с высоты, задумчив и печален,
Спокойно серебрился Божий лик.
***
Март
Ещё я задыхаюсь от зимы,
А в марте, что ни ночь, все та же стужа.
И частый кашель ошалевших кошек
На мысль наводит — быть тепла не может.
Не пахнет первой ласточкой ещё,
И градусник в окне висит сосулькой.
Земля в снегу. На реках толстый лёд.
И всё-таки весна уже грядёт.
Открыли выси синие глаза,
Асфальт лоснится в солнечных проталах.
И с каждым днём уже длиннее день.
И чувствуется благостная лень...
Я — лень земли, её огромный нуль,
Стою на перекрёстке двух столетий,
Тепла и холода, надежды и тоски,
Зажатый в ожидания тиски.
И лапа памяти царапает нутро,
А в городе гудит набатом время.
Стою на перекрёстке, будто голый,
От холода я прослезился, что ли?
Прожить полвека, в сущности, пустяк,
Двойная суть и двойственно обличье —
Во мне и праведник и шут сидит отпетый.
Приметы страха — яркие приметы.
Всегда у страха подлость в рукаве.
Мне мысль страшна, что нас ласкает подлость...
Я спрятался в ладонях у эпохи,
Дела мои, как и эпохи, пло́хи.
А впрочем, два червонца на такси
И за город умчаться, в поднебесье.
Тулуп трещит. Какая маята...
Всё суета сует, всё суета!
Мне только бы добраться до угла,
А за углом — жестокая удача —
Сквозняк с души срывает оболочку,
Душа из тела на свободу. Точка.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
И, холодом зимы переболев,
Любви и свету открываю двери.
Весну встречаю отроком счастливым,
В душе мечта — цветенье черносливы.
***
Весна ворвалась девкой пьяной
в моё угрюмое жильё.
Сперва я не узнал её,
потом; прислушавшись случайно
к её зеленым голосам,
мгновенно пьяным стал и сам,
вернее, спятил моментально
от шороха её плаща...
Мы полночь пили сообща
до дна из звёздного стакана...
И ветер тоже с нами пил...
А город в неизвестность плыл
и тоже был, наверно, пьяным.
***
Тёмная, светлая,
добрая, злая
в дверь постучала —
сердце оглохло...
Где это было?
Припоминаю:
в будущем веке
прошлой эпохи!
Припоминаю:
голос небесный
прошелестел мне,
гром заглушая.
Смерть не ужасна,
были бы песни,
всё остальное —
мелочь, пожалуй.
Было мне весело.
Припоминаю:
вправо — сломался,