«Ну, брат, и город! Вот домищи!
Так вот куда идут деньжищи:
Какие башни и костелы,
И как их только держат долы!
Смотри, смотри — и глянуть жутко
На гору ту с кирпичной будкой.
Оттуда б посмотреть на город!»
И дядя, позабыв про голод,
Уж подбивает друга Гришку
Взойти на эту гору-вышку.
Как вознеслась она высоко
И как манит, ласкает око!
А скат горы такой зеленый,
Каштаны, липы там и клены
Одним виднеются кустом,
Одним сверкающим шатром!
Проспект, костел друзья минули
И в сквер зеленый повернули.
В тени развесистых дерев
Дорожки вьются меж цветов
Такие чистые, ну, чудо!
И много тут бродило люда,
Но больше, смотришь, — молодые,
Все истомленные, худые.
Паны нарядные, девицы,
Со станом тонким, бледнолицы,
Гуляют тихо по дорожкам,
И черевички на их ножках
Скрипят, как будто припевают,
Точь-в-точь копытцами мелькают.
Глаза опущены стыдливо,
Совсем ягнятки, божье диво!
А паничи снуют стрижами,
Стреляют в тех девиц глазами
И льнут, как пчелы к сладкой гречке,
Как мотыльки к зажженной свечке.
На длинных лавках пожилые
Паны расселись, как святые.
Богато все они одеты,
Читают книги и газеты.
Антось глядит с почтеньем строгим,
И уж без страха по дороге
Идет, освоился с панами,
Постукивает сапогами!
Друзья из сквера вышли скоро,
Налево своротили — в гору.
Вдруг страж из будки вопрошает:
«Куда? Чего вас бес гоняет?»
«Мы на гору», — друзья в ответ.
«А вам известно или нет,
Что здесь бесплатно вход заказан,
И кто идет сюда, обязан
Билет купить — такой порядок».
Друзья уперлись — жаль деньжаток!
В чуприну руки запускают
И так и этак размышляют:
«За что ж платить тут, неизвестно!
А все же глянуть интересно,
Какой на все там сверху вид?»
И дядя стражу говорит:
«А за билет возьмешь ты сколько?
Один разор тут в Вильне только!»
«Всего шесть грошей. Заплатите, —
Тогда, пожалуйста, идите».
«Где наше, брат, не пропадало,
Терпи, лиха беда — начало!»
Друзья, смирясь, билеты взяли
И бодро в гору зашагали.
«Ого, гора, как печь крутая,
С того и тропка винтовая
По самой кромке кверху вьется,
Полезь-ка прямо — дух займется!»
«Ну, брат, гора, аж ноги млеют».
Друзья идут и веселеют.
Они наверх горы забрались,
Едва-едва там отдышались,
Невмочь уж шевельнуть ногами.
Зато и вид перед друзьями
Открылся славный с этой вышки!
Залюбовались дядя с Гришкой!
Огромный город, плотно сбитый,
Полдневным солнышком залитый,
Все занял, как ни глянь, кругом
Строенья жались — к дому дом,
То вдоль, то поперек — рядами,
То закрывались вдруг садами,
А то пригорком крутобоким.
Кой-где надменно, одиноко,
Стеснив лачуги, как овец,
Вельможей высился дворец.
Лачуги толпами стояли,
Как бы друг другу помогали
В несчастье горьком и в трудах,—
Казалось, их тиранил страх.
А меж громад, как между грядок,
Держа особый свой порядок,
Вились проулки так и этак
Густою тканью темных клеток.
С холмов, высоко над домами,
Позолоченными крестами
Блестели церкви и костелы,
И говор звонниц их веселых
Носился в небе ярко-синем
И замирал здесь на вершине.
Налево в берегах высоких,
Среди камней, кустов, осоки,
В русле песчаном, словно змейка,
Бежала шустрая Вилейка
И, закрутившись вдруг петлею,
Терялась сразу за горою.
А справа, ринувшись с размаху,
Вилась другая речка шляхом,
Под солнцем радостно блестя —
То Вилия, Литвы дитя.
Она катилась меж обрывов,
Чаруя красотой извивов,—
Как серебро живое, волны
Играли на просторе вольном.
Так майским днем дрожит листами,
Облитый знойными лучами,
Зеленый клен, шумя, сверкая,
В огне листву свою купая.
А за рекою, как шнурок,
Деревьев виден был рядок,
Как бы по мерке — ровный, строгий,
Ну, словно на бумаге строки.
Дома — кирпичные громады,
Дворцы и пышные посады,
Крутые горы с желтым скатом,
Песком и глиною богатым,
Весь правый берег обступали,
И в речке тени их дрожали.