В спелых гроздьях!
И рифмою парной
Оперенная пылкая речь
Вновь курчавилась пеной янтарной
В торжестве расставаний и встреч.
Дружбы, женщины, жажда живая
Всё схватить и, сжимая в горсти,
Каждый облик своим называя,
Всё постигнуть и перерасти,—
Это он!
И на площади Красной,
На трибунах, под марш боевой,
Он являлся, приветливый, страстный,
С непокрытой, как мы, головой.
Там, где гор голубые отроги
Набегают, лавиной грозя,
По Военно-Грузинской дороге
Рядом с ним мы прошли как друзья.
Сколько белых ночей в Ленинграде
Вместе с нами ему не спалось
Ради близкого взморья и ради
Чьей-то вьющейся пряди волос.
Он затвержен в боях и походах.
Он сегодня — и книга и чтец.
Он узнал, что бессмертье не отдых,
А тревога стучащих сердец.
Что бессмертие — это в тумане,
Может быть, его лучший улов:
Школьный праздник, ребячье вниманье, —
Сколько русых кудрявых голов!
Пахнет хвоей и сказкою древней
От построенных только что стен.
И в ночную метель над деревней
Упираются палки антенн.
И когда за снегами, полями,
Ликованья и нежности полн,
Женский голос, как синее пламя,
Возникает из радиоволн,
И всё выше и самозабвенней
Он несется, томясь и моля,
И как будто о чудном мгновенье
В первый раз услыхала земля, —
Это он!
Это в пламени песни,
В синих молниях, неумолим,
Он, учитель, товарищ, ровесник,
Входит в школу к ребятам моим.
80. ПАМЯТНИК ГОГОЛЮ
Владимиру Массу
…А там, в Клину, в Твери, в Любани,
Орленый винный полуштоф.
Там люди, красные, как в бане,
По харям лупят злых шутов.
Там всех присутствий мразь и скука,
Вся братия чернильных крыс,
Вся шатия калек и кукол,
От коей Гоголь ногти грыз.
Там, на поле, где ворон каркал,
Обуглена пургой до плеч,
Дымит затопленная жарко
Из снега выросшая печь.
Сноп искр. И лопаются стекла
В трактирах. Заиграла туш
Пожарная команда. В пекло
Летят тетради «Мертвых душ».
Пошла писать! Упершись в боки,
Глуха к содеянному злу,
Отвесила поклон глубокий
Печь. А метель метет золу.
И лихо воют поддувала…
Но что за чушь! И чад какой!
Иль вправду почудней бывало
Еще в комедии людской?
…Вот он на камне, школьный классик,
Весь в комментариях дождя,
Сам фонари под утро гасит,
Безлюдьем кратким дорожа.
Вот он, продрогшей птицей сгорбясь, —
Не обреченный ли на снос? —
Сей монумент гражданской скорби,
Втыкает в плащ поникший нос.
Вот входит он в театры даром:
«Что, Сваха, ищешь простаков?
Забыл про пятый акт, Жандарм?
Врать разучился, Хлестаков?
Сверкай же ярмарочным тиром,
Жуть исковерканных зеркал!
Я шарил не по всем квартирам,
Не все кубышки обыскал.
Когда по швам трещала стужа
И зоркие прожектора
Скрещали очи на всё ту же
Дорогу, вьюжную с утра, —
Я в эти годы, может статься,
Шел с непокрытой головой
В крутой волне манифестаций,
Как вы, на форум ветровой.
Нет, ни один мой лист не сверстан,
Том не дописан ни один,
Ищи их по летящим верстам
В сырье несущихся годин!
И то, что я сжигал когда-то,
Моя болезнь, а не венец.
И если есть на камне дата,
Она ступень, а не конец».