Читать онлайн "Стихотворения и поэмы" - Тихонов Николай Семенович - RuLit

Выбрать главу

«Интеллигент, — подумал Раков тут,— Такие все иль пишут, или пьют». «Вы искренни — в том зла большого нет, Но революция гораздо проще, На кой вам черт разбитый кабинет, Откуда книги тащите на площадь?..» И он зевнул, стремясь зевнуть короче. Ушел, засел до солнца коротать Часы в бумажной пене и окрошке, К рассвету мысли начали катать Какие-то невидимые крошки. Мышиный мир наладил визготню, Стих мелькнул, усталость вдруг упрочив, Окно зажглось — и солнце на корню Увидел он, — и солнце было проще.

Фасад казармы давящий, всячески облупленный, Он стоил прошлой ругани и нынешней насмешки, А люди в шинелях глядели, как халупы, Такие одинокие во время перебежки. Тут бывшие семеновцы мешались с тем загадочным, Как лавочный пирог, народом отовсюду, Что бодр бывал по-разному в окопах и на явочных, Оценивая многое, как битую посуду. Ученье шло обычное — так конь прядет ушами, И Раков слышал: рвением напряжены сердца, Но чувствовал, как винт ничтожнейший мешает Ему поверить в то, что это до конца. Но было всё почтенно: портянки под плакатом, Как встреча двух миров, где пар из котелка — Достойный фимиам, и Раков стал крылатым. Смеркалось… Плац темнел, как прошлое полка.

Сведя каблуки, улыбаясь двояко, Блестяще он выбросил локоть вперед, Смутился: «Вы — Ра…» Запинаясь: «Вы — Раков? Самсоньевский, к вам в переплет». Финские сосны в уме побежали, С улицы лязгом ответил обоз. Шел комиссар в офицерские дали, В серую карту морщин и волос. Карта тянулась: рада стараться! Билетом партийным клялась за постой, Билет был билетом, но череп — ногайца, Но петлями — брови, но весь не простой.

Вопреки алебастру, вощеному полу, Портьерных материй ненужным кускам, Вопреки даже холоду, он сидел полуголый, Отдыхая, как снег, под которым река. Для него ль кресла с министерской спинкой? У паркетного треска предательский ритм.

Разве дом это? Комнат тяжелых волынка, Вражья ветошь, по ордеру взятая им. Шелуха от картофеля с чаем копорским, Плюс паек, плюс селедок сухой анекдот, А над городом, в пику блокадам заморским, Стопроцентное солнце весенних ворот. Точно школьником — книги оставлены в парте, Дезертиром — заботы в мозгу сожжены, Он свободен, как вечность, от программ и от партий, И в руках его — плечи спокойной жены. Это то, когда место и вещи забыты, Когда ребра поют, набегая на хруст, Духоты потрясает все жилы избыток И, пройдя испытанье, сияет осколками чувств. Только губы застигнуты в высшем смятенье, Только грудь расходилась сама не своя,— Революции нет — только мускулов тени, Наливаясь, скользят по любимым краям. Отзвенело морей кровеносных качанье, Рот и глаз очертаний обычных достиг, По иссохшим губам, как неведомый странник, Удивляясь жаре, спотыкался язык. Шелуха от картофеля с чаем копорским, Плюс паек — снова быт возвращен, Снова встреча с врагом, и своим и заморским, Шорох чуждого дома, не добитый еще. И струею воды, до смешного короткой, Так что кажется кран скуповатым ключом, Он смывает костер. И по клочьям работа Собирается в памяти. Мир заключен.

Не проблеск молнии, Пробравшийся в шкапы, в лари, Оно безмолвней, Чем земля, горит, Оно приходит смертью к вам на ужин Или мигает сумеречно даже, Оно — оружье, Взятое у граждан. Оно как образцовый Оружейника пир — От маузеров новых До старых рапир. Чтоб пыл боевой не остыл, Сменяет хозяев оружье… «Самсоньевский, ты Смотри сюда поглубже…» — «Не жалко ль тебе, эх, военком, Ходить вокруг фонаря? Сколько людей — раздели силком…» — «Ну что ж — раздели не зря…» — «Не страшно ль тебе, что со всех сторон Не жизнь, а щетина ежа, Одно оружье мы с поля вон — Другого готов урожай». — «Самсоньевский, ты ли Нас предлагаешь потчевать Елеем соглашателей, Да разве мы остыли, Да разве мы приятели С господчиками? Слова твои путают наши ряды, Не изгибайся, брат батальонный…» — «Но, Раков: я классовой полон вражды, Что и красные эти знамена… Им верен, как дому на родине — аист, Скажи: распластайся — и я распластаюсь. Но маузер взбросишь — богат заряд, — Дашь по чужому, а валится брат?» Оружьем комната завалена, Закатной налита бурдой, Они стоят, как два татарина, Их мысли движутся ордой. Отполированная сталь, Она клокочет переливами, Она имеет сходство с гривами, И голос звонкий, как кастрат. «Нет, ты с предателем не схож, Самсоньевский, резок ты. Ты — наш, я верю. Подхалимство ж Я буду гнать до хрипоты. Я сам в трактирах горе грыз, Я был не блюдолиз — Лакейства два: как ни рядись, Одно — наверх, другое — вниз. Одни держали на людей Экзамен дорогой, Зато уже никто нигде Их не согнет дугой… Другим понравилось житье И сладость попрошаек, Носить хозяйское тряпье И хлопать в такт ушами… Я пережил Думы Имперский трактир, Где больше болтали, чем пили,— Солдатский, угрюмый, Где смерть взаперти, Пожалуй, лишь смерть в изобилье. И я говорю тебе сущий резон: Страшись притворяться лакейской слезой. Гвардейская спесь на дыбы встает В тебе и кричит тебе: „Здравствуй!“ Но если в рабочий ты вшит переплет — Гордись переплетом — и баста!»

Тогда бывал незамечаем Иных случайностей размер, Случаен дом, где булки с чаем, Случаен театр, а в нем — Мольер. С толпой рабочей грея руки Хлопками, гулко, — Раков с гор Войны вошел в партер, в простор, Он ощущал закланье скуки, Он веселел, как сам актер. Могло казаться даже страшным, Что люди чтят переполох Чужой, смешной, почти домашний, А за стеной — борьба эпох.

~ 130 ~