Когда гремит огромный конь войны,
Мне стремена его не так важны,
Он мне милей не боевым наскоком —
Когда над ним сидят вороны скопом!
Пусть в первый день победы суждены,
Но я зовусь последним днем войны!
Со штабом всех болезней тише нищих
Я обхожу поля, леса, жилища.
Над мертвым краем мертвая метель —
И вьется пыль, где прежде вился хмель.
И там, где были водные пути,
Ни рыбака, ни рыбы не найти.
Вхожу я незаметно в города —
На улицах голодная орда.
А в магазинах тронут я картиной —
Лишь пауки корпят над паутиной.
Под стражею заводы на ходу,
Где трудится рабочий как в бреду,
И, жирных бомб обтачивая стенки,
Шатается, как тень кнута в застенке.
Рабочему, который изнемог,
Кладу осьмушку хлеба на станок.
Фашистские плакаты, беспокоясь,
Кричат свое: «Подтягивайте пояс!»
Полны газеты бешеных затей,
Рождаются уж дети без ногтей.
А стоны жен — утехи войнов бравых —
Приправлены болезней всех отравой.
Я прохожу по улицам нагим,
В глазах у встречных черные круги,
Дерутся из-за падали другие,
И вижу глаз зеленые круги я.
Я прихожу в раскрашенный дворец.
«Стой, кто идет?» — «Я, генерал Конец!»
И, побледнев под каской, часовой
Звонит в звонок над бедной головой.
И я иду, всей роскошью дыша,
Туда, где войн преступная душа,
Где в кабинете самых строгих линий
Сам Гитлер или, может, Муссолини.
То бычий череп с челюстью тяжелой,
Мясистый рот с усмешкой невеселой
И маленькие руки мясника,
Упершиеся в круглые бока,
Иль от бессонницы лицом желтея впалым,
С лунатика стеклянным взором вялым,
С клоком волос на лбу и на губе
И с кулаком на кресельной резьбе —
Мне всё равно: я с ними не жилец,
Мне всё равно: я — генерал Конец!
Я говорю, и плавно речь течет:
«Тряпичник я, пришел отдать отчет.
И лучшая помойка, как ни странно,
В которую вы превратили страны,
Тряпье и кости — больше ничего, —
Вот результат отчета моего.
После войны тридцатилетней, древней,
Исчезли замки, бурги и деревни,
И каждый немец, грустно поражен,
Был должен брать не менее двух жен.
Чтоб прокормить тех женщин хоть бы малость,
Мужчин в стране почти что не осталось.
Хотите ль вы того иль не хотите,
Но рушится фашистская обитель,
И миллионы, голодом ведомы,
Идут на ваши пышные хоромы.
И, штык подняв в гнилой воде окопа,
За мной идет голодная Европа.
Вам не придется издавать закон,
Чтоб каждый брал не менее двух жен, —
Нет, голодом гонимые, те жены
Не будут вашим палачом сражены.
Всё это называется судьбой —
Я их веду на их последний бой!
Я тоже генерал из самых голых —
Не смейтеся над генералом Голод!»
Говорит Фашист
Вот говорят: фашистская держава
Не знает человеческого права,
Что мы глядим на вещи слишком просто,
Что любим мы лишь тишину погоста.
Сейчас я объясню вам, отчего:
Народ — дитя, мы — фюреры его.
Ребенка вы, чтоб вырос он титаном,
С младенчества кормите барабаном.
Парадов факелом слепите по ночам,
Привейте вкус к воинственным речам.
Довольно книг — в костер обложек глянец!
Вокруг костра устраивайте танец,
Какой плясал в медвежьей шкуре предок,
И песню затяните напоследок,
Что всей земли народов вы грозней
И призваны господствовать над ней.
Но так как ваш народ не до конца
Покорен воле фюрера-отца
И хочет жить, трудиться, веселиться,
И предками не хочет он гордиться,
И с ним вы не справляетесь добром —
Вооружитесь добрым топором.
И вот, когда по мере власти роста
Во всей стране величие погоста,
И введены военные харчи,
И есть приказ: работай и молчи! —
Тогда, чтоб не нагрянула разруха,
Возьмитесь вы за воспитанье духа:
Верните женщин кухне и перине,
Утехой войнов будут пусть отныне.
Усильте рев газетных батарей:
Виной всех бед марксист или еврей,
И что подчас они одно и то же —
Пускай наш гром скорей их уничтожит!
Нас вовсе сжали жалкие соседи,
В военной мы нуждаемся победе!
Твердите всем: обижены судьбою,
Отныне приступаем мы к разбою!
Чтобы за вами выла вся страна:
«Война! Война! Да здравствует война!»
Да здравствует война всегда и всюду,
И городов пылающие груды,
И вопли женщин, и оружья грохот,
Победы гул и побежденных ропот.
Покой и труд — марксистская гримаса,
Все расы — прах, есть только наша раса!
Так в пепел всё — над пеплом знамя наше,
Пусть вражьи черепа идут на чаши.
Дыхнем из них дыхание вина —
И всё до дна: да здравствует война!
Говорит Антифашист
Чтоб надо мной стояла ночь и день
Тюремщика вихляющая тень,
Чтоб каждой мысли вольное движенье
Немедленно бралось под подозренье,
Чтобы страницы мной любимых книг
Костер фашистский уничтожил вмиг,
Чтоб вместо слов простых и человечных
Рев фюреров я слышал бесконечный,
Чтобы всю жизнь под диких песен вой
Шагал с лопатой в лагерь трудовой,
Чтобы, презренной жизнью дорожа,
К народам пленным шел я в сторожа,
Участвовал в разбойничьих походах,
Чтобы убийц я славил в рабских одах,
Чтоб стал, как труп, безмолвен и, как труп,
Гнил заживо между заводских труб,
Одной войне дымящих славословье,
Моих друзей обрызганное кровью,
Чтоб я забыл, что есть на свете разум,
Косясь на мир налитым злобой глазом, —
Нет! Будет мир стоять неколебим,
Он помнит всё, что пережито им:
Пожары, казни, бедствия, сраженья,
Века позора, рабства, униженья,
Где б ни свистел кнутами новый Рим —
Мы ничего ему не отдадим!