Хор
Обыкновенный час дарован человеку.Так отрекаемся, едва пропел петух,От мрамора, от золота, от хвоиИ входим в жизнь, откуда выход – смерть.
Август 1922
Вы римскою державной колесницей…
Вы римскою державной колесницейНесетесь вскачь. Над Вами день клубится,А под ногами зимняя заря.
И страшно под зрачками римской знатиНайти хлыстовский дух, московскую тоскуЦарицы корабля.
Но помните Вы душный Геркуланум,Везувия гудение и взлет,И ночь, и пепел.
Кружево кружений. Россия – Рим.
Август 1922
Шумит Родос, не спит Александрия…
Шумит Родос, не спит Александрия,И в черноте распущенных зрачковВстает звезда, и легкий запах мореГорстями кинуло. И снова рыжий день.
Поэт, ты должен быть изменчивым, как море, —Не заковать его в ущелья гулких скал.Мне вручены цветущий финский берегИ римский воздух северной страны.
Умолк. Играй, игрок, ведь все равно кладбище.Задул ночник, спокойно лег в постель.Мне никогда и ничего не снится.Зеленый стол и мертвые кресты.
Ноябрь 1922
До белых барханов твоих…
До белых барханов твоихОт струй отдаленного моряНебывшей отчизны моейЛетают чугунные звуки.
Твои слюдяные глазаИ тело из красного воска…В прозрачных руках – города.В ногах – Кавказские горы.
У гулких гранитов НевыУ домов своих одичалыхВ колоннах Балтийской страныЖивет Петербургское племя.
Стучит на рассвете траваКупцы кричат на рассвете.Раскосо славянской РусиСбирается прежнее вече.
И страшен у белых колоннПод небом осенним и синимЯзык расписной как петухНа древне-языческой хате.
Я полюбил широкие каменья…
Я полюбил широкие каменья,Тревогу трав на пастбищах крутых,То снится мне.Наверно день осенний,И дождь прольет на улицах благих.Давно я зряч, не ощущаю крыши,Прозрачен для меня словесный хоровод.Я слово выпущу, другое кину выше,Но все равно, они вернутся в круг.Но медленно волов благоуханье,Но пастухи о праздности поют,У гор двугорбых, смуглогруды люди,И солнце виноградарем стоит.Но ты вернись веселою подругой, —Так о словах мы бредили в ночи.Будь спутником, не богом человеку,Мой медленный раздвоенный язык.
Янв. 1923
В селеньях городских, где протекала юность…
В селеньях городских, где протекала юность,Где четвертью луны не в меру обольщен…О, море, нежный братец человечий,Нечеловеческой тоски исполнен я.Смотрю на золото предутренних свечений,Вдыхаю порами балтийские ветра.Невозвратимого не возвращают,Напрасно музыка играет по ночам,Не позабуду смерть и шелестенье знаюИ прохожу над миром одинок.
Февр. 1923
Крутым быком пересекая стены…
Крутым быком пересекая стены,Упал на площадь виноградный стих.Что делать нам, какой суровой каройЕму сиянье славы возвратим?Мы закуем его в тяжелые напевы,В старинные чугунные слова,Чтоб он звенел, чтоб надувались жилы,Чтоб золотом густым переливалась кровь.Он не умрет, но станет дик и темен.И будут жить в груди его слова,И возвышает голос он, и голосом подобенНабегу волн, сбивающих дома.
Февр. 1923
У трубных горл, под сенью гулкой ночи…
У трубных горл, под сенью гулкой ночи,Ласкаем отблеском и сладостью могил,Воспоминаньями телесными томимый,Сказитель тронных дней, не тронь судьбы моей.Хочу забвения и молчаливой нощи,Я был не выше, чем трава и червь.Страдания мои – страданья темной рощи,И пламень мой – сияние камней.Средь шороха домов, средь кирпичей крылатыхЯ женщину живую полюбил,И я возненавидел дух искусстваИ, как живой, зарей заговорил.Но путник тот, кто путать не умеет.Я перепутал путь – быть зодчим не могу.Дай силу мне отринуть жезл искусства,Природа – храм, хочу быть прахом в ней.И снится мне, что я вхожу покорноВ широкий храм, где пашут пастухи,Что там жена, подъемлющая сына,Средь пастухов, подъемлющих пласты.Взращен искусством я от колыбели,К природе завистью и ненавистью полн,Все чаще вспоминаю берег тленныйИ прах земли, отвергнутые мной.