С другой стороны, нельзя сказать, что Бунин совсем чужд «декадентства» – интереса к темным, страшным, изнаночным сторонам человеческой природы, поэтизации внеморальной силы и мощи. Эти элементы есть и в его прозе («Петлистые уши»), есть и в стихах 1910-х годов («Мушкет», «В Орде»). В его стихах есть и свойственное символистам упоение мгновенными и губительными прозрениями – вспомнить хотя бы такой его шедевр, как «Дурман» (1916):
В чем, однако, Бунин абсолютный «контрсимволист» – это в бесконечной конкретности, в интересе к материальной, осязаемой детали. Впрочем, в этом отношении он противостоит и эпигонской постромантической поэзии. О человеческом чувстве он всегда говорит через конкретную деталь, через материально осязаемый образ, как в знаменитом «Одиночестве» (1903):
Можно вспомнить и более ранний (и не менее знаменитый) «Листопад» (1900). Аллегорический образ Осени – это не символ, уводящий читателя в иные миры или к несказуемому обыденным языком. Мир постепенно увядающей осенней природы сказочен, но в этой сказочности необыкновенно подробен и конкретен:
У Бунина можно выделить два типа стихотворений. Первый (доминирующий в 1900-е годы) – это благородная описательная лирика, в которой эмоциональная составлящая приглушена, сдержанна. Автор выводится за рамки текста, он созерцатель, свидетель. Иногда Бунин подчеркнуто снижает, прозаизирует описание (такие стихи, как «С обезьяной»); иногда он берет высокий, торжественный тон – блестящий пример тому, скажем, «Зов» (1911):
Но авторские житейские чувства во всех случаях выносятся за скобки или выражаются обиняками. Этические установки Бунина выражены в стихотворении «Художник» (1908), посвященном памяти Чехова. Герой стихотворения представляет себе и эстетически переживает собственные похороны. Всякий мелодраматизм под строжайшим запретом.
Именно о таком типе бунинских стихов говорит Ходасевич, когда отмечает:
«…Символист, изображая не мир, а, в сущности, самого себя, в каждом произведении достигает цели сразу и вполне. Суживая задание, он расширяет свои возможности. Несомненно, что бунинский пейзаж правдив, точен, жив и великолепен так, как ни одному символисту не грезилось. Но от Бунина множественность явлений требует такой же множественности воспроизведений, что неосуществимо. Качество бунинских воссозданий само по себе еще не приводит к цели: оно требует подкрепления количеством, теоретически говоря, – беспредельным. Задание Бунина становится необъятно, как мир, и ведет к тому, что для личности художника места не остается. Чувство Бунина едва обретает возможность прорваться наружу; оно обозначается в мимолетном замечании, в намеке, чаще всего – в лирической концовке. Но иногда не бывает и концовки. Из своей лирики Бунин изгнал сильнейший фермент лиризма. Это и есть причина того, что Бунина называют холодным. В действительности он не холоден: он целомудрен».
С другой стороны, в 1910-е годы из-под пера Бунина все чаще выходят более легкие, «струящиеся», по выражению Набокова, стихи, в которых есть прямой, открытый лиризм – рядом с точностью детали и совершенством формы: