Стихотворения, очерки, 1925-1926

Владимир Владимирович Маяковский Полное собрание сочинений в тринадцати томах Том 7. Стихотворения, очерки 1925-1926

В. Маяковский. Фото. 1925 Г.

(обратно)

Стихи об Америке, 1925-1926

Испания*

Ты — я думал —         райский сад. Ложь    подпивших бардов. Нет —    живьем я вижу           склад «ЛЕОПОЛЬДО ПАРДО». Из прилипших к скалам сёл опустясь с опаской, чистокровнейший осёл шпарит по-испански. Всё плебейство выбив вон, в шляпы влезла по́ нос. Стал   простецкий         «телефон» гордым     «телефонос». Чернь волос       в цветах горит. Щеки в шаль орамив, сотня с лишним        сеньорит машет веерами. От медуз     воде синё. Глуби —     вёрсты мера. Из товарищей        «сеньор» стал   и «кабальеро». Кастаньеты гонят сонь. Визги…     пенье…        страсти! А на что мне это все? Как собаке — здрасите!

[1925]

(обратно)

6 монахинь*

Воздев    печеные         картошки личек, черней,     чем негр,         не видавший бань, шестеро благочестивейших католичек влезло    на борт        парохода «Эспань». И сзади     и спереди         ровней, чем веревка. Шали,    как с гвоздика,           с плеч висят, а лица    обвила        белейшая гофрировка, как в пасху      гофрируют           ножки поросят. Пусть заполнится годами            жизни квота — стоит    только       вспомнить это диво, раздирает      рот       зевота шире Мексиканского залива. Трезвые,     чистые,         как раствор борной, вместе,       эскадроном, садятся есть. Пообедав, сообща         скрываются в уборной. Одна зевнула —         зевают шесть. Вместо известных         симметричных мест, где у женщин выпуклость, —              у этих выем: в одной выемке —          серебряный крест, в другой — медали          со Львом              и с Пием. Продрав глазенки         раньше, чем можно, — в раю    (ужо!)       отоспятся лишек, — оркестром без дирижера шесть дорожных         вынимают             евангелишек. Придешь ночью — сидят и бормочут. Рассвет в розы — бормочут, стервозы! И днем,     и ночью, и в утра, и в полдни сидят    и бормочут,         дуры господни. Если ж     день       чуть-чуть           помрачнеет с виду, сойдут в кабину,        12 галош наденут вместе        и снова выйдут, и снова     идет       елейный скулёж. Мне б    язык испанский!           Я б спросил, взъяренный: — Ангелицы,       попросту            ответ поэту дайте — если   люди вы,       то кто ж           тогда             воро̀ны? А если    вы вороны,         почему вы не летаете? Агитпропщики!        не лезьте вон из кожи. Весь земной       обревизуйте шар. Самый    замечательный безбожник не придумает       кощунственнее шарж! Радуйся, распятый Иисусе, не слезай     с гвоздей своей доски, а вторично явишься —            сюда               не суйся — всё равно:      повесишься с тоски!

[1925]

(обратно)

Атлантический океан*

Испанский камень          слепящ и бел, а стены —      зубьями пил. Пароход     до двенадцати           уголь ел и пресную воду пил. Повел    пароход        окованным носом и в час, сопя,   вобрал якоря         и понесся. Европа     скрылась, мельчась. Бегут   по бортам        водяные глыбы, огромные,      как года́, Надо мною птицы,          подо мною рыбы, а кругом —      вода. Недели       грудью своей атлетической — то работяга,      то в стельку пьян — вздыхает     и гремит         Атлантический океан. «Мне бы, братцы, к Сахаре подобраться… Развернись и плюнь — пароход внизу. Хочу топлю, хочу везу. Выходи сухой — сварю ухой. Людей не надо нам — малы к обеду. Не трону…      ладно… пускай едут…» Волны    будоражить мастера́: детство выплеснут;          другому —               голос милой. Ну, а мне б      опять         знамена простирать! Вон —    пошло̀,       затарахте́ло,             загромило! И снова     вода       присмирела сквозная, и нет    никаких сомнений ни в ком. И вдруг,     откуда-то —           черт его знает! — встает    из глубин        воднячий Ревком. И гвардия капель —          воды партизаны — взбираются      ввысь         с океанского рва, до неба метнутся         и падают заново, порфиру пены в клочки изодрав. И снова     спаялись во́ды в одно, волне    повелев       разбурлиться вождем. И прет волнища        с под тучи             на дно — приказы     и лозунги         сыплет дождем. И волны     клянутся         всеводному Цику оружие бурь       до победы не класть. И вот победили —            экватору в циркуль Советов-капель бескрайняя власть. Последних волн небольшие митинги шумят    о чем-то        в возвышенном стиле. И вот    океан      улыбнулся умытенький и замер     на время         в покое и в штиле. Смотрю за перила.         Старайтесь, приятели! Под трапом,       нависшим           ажурным мостком, при океанском предприятии потеет    над чем-то         волновий местком. И под водой       деловито и тихо дворцом     растет        кораллов плетенка, чтоб легше жилось         трудовой китихе с рабочим китом         и дошкольным китенком. Уже   и луну      положили дорожкой. Хоть прямо      на пузе,          как по̀ суху, лазь. Но враг не сунется —           в небо              сторожко глядит,    не сморгнув,          Атлантический глаз. То стынешь       в блеске лунного лака, то стонешь,      облитый пеною ран. Смотрю,     смотрю —          и всегда одинаков, любим,     близок мне океан. Вовек    твой грохот         удержит ухо. В глаза    тебя      опрокинуть рад. По шири,     по делу,         по крови,             по духу — моей революции         старший брат.