Партия и Ленин — близнецы-братья — кто более матери-истории ценен?
Мы говорим Ленин, подразумеваем — партия, мы говорим партия, подразумеваем — Ленин.
Такое широкое и глубокое ощущение Маяковским ленинской темы позволило ему подняться над частностями житейской биографии до широчайших исторических обобщений, дать почувствовать и огромность утраты, понесенной партией и мировым рабочим движением, и бессмертие ленинизма, его неисчерпаемую силу, его преобразующее влияние на всю историю человеческого общества.
В поэме Ленип предстает и как «самый человечный человек», который …к товарищу милел людскою лаской… …к врагу вставал железа тверже… — и как вождь всех людей труда на планете, носитель бессмертной идеи освобождения человечества от пут капиталистического рабства, и поэтому-то стала величайшим коммунистом-организатором даже сама Ильичева смерть.
Поэма «Владимир Ильич Ленин» предопределила дальнейшее направление творческих исканий Маяковского, нашедших свое наиболее полное выражение в написанной через три года октябрьской поэме «Хорошо!».
Поэзия — та же добыча радия. В грамм добыча, в год труды.
Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды.
Маяковский, как никто другой из поэтов, его современников, чувствовал пульс своего времени, энергию устремленности в будущее. Этого он требовал и от других советских поэтов, когда писал полные новаторской энергии строки: «У нас поэт событья берет — опишет вчерашний гул, а надо рваться в завтра, вперед, чтоб брюки трещали в шагу».
Всю свою жизнь в поэзии Маяковский искал, иногда оступаясь на нехоженой целине новаторства, но как поражают новизной его поэтические находки, его поразительные открытия. Он писал о себе: «Говорят — я темой индивидуален». И некоторым кажется, что именно поэтому после смерти Маяковского никого нельзя назвать преемником его поэтического опыта.
Но дело не в том, что «темой индивидуален», а в том, что легко подражать поэтической поступи Маяковского, но трудно продолжать с того места, где он остановился, самостоятельное движение вперед. И при всем этом нет ни одного мало-мальски талантливого советского поэта, который не испытал бы на себе косвенное влияние Маяковского.
Не все эстетические положения Маяковского может принять современный читатель и современный поэт. Иногда Маяковского, смелого поэта-новатора, оттеснял доктринер, не окончательно освободившийся от пережитков футуристического нигилизма. Несмотря на то что такими стихами, как «Юбилейное», во многом опрокинуты взгляды футуристов на классическое наследие, все же и в некоторых заграничных стихах, и в некоторых декларативных стихах, обращенных к современному искусству, нет-нет да и прозвучат старые погудки футуризма, лефовского рассудочного утилитаризма, резко контрастные всему послеоктябрьскому творчеству Маяковского. Новый материал революционной действительности властно устранял из творчества поэта-новатора все, что тяготело к «эксперименту ради эксперимента», и вызывал все большую и большую простоту и ясность словесного и образного инструментария Маяковского.
Сколько было поломано копий в борьбе против «картавого» пушкинского ямба! А разве не торжественная медь ямбов пушкинского «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» звучит в поступи, в музыке гениального завещания потомкам «Во весь голос»?
Но в том-то и величие Маяковского-новатора, что «Во весь голос» насквозь пронизано личностью самого поэта. Традиционная ямбическая тональность преобразована неповторимыми интонациями голоса Маяковского, его лексикой, неповторимым образным строем его стиха. Новаторство Маяковского непрерывно поднималось к вершинам новой классической простоты и ясности.
КАК Ж ИВОЙ с живыми
Слушайте, товарищи потомки, агитатора, горлана-главаря.
Незабываемыми останутся в моей памяти эти строки, впервые прочитанные зимой 1930 года перед московскими писателями в тесном зальце литературного клуба на улице Воровского, в том зальце, где несколько месяцев спустя тогдашние слушатели этих стихов стояли в почетном карауле у гроба безвременно ушедшего от нас поэта-трибуна.
В этом стихотворении, задуманном как пролог к ненаписанной поэме о пятилетке, но ставшем эстетической и гражданской исповедью и завещанием поэта-революцпонера, Маяковский с предельной лаконичностью поведал своим современникам и людям коммунистического будущего «о времени и о себе». Поведал честно, нелицеприятно, с высоким сознанием со вершенного им подвига поэта и гражданина. «Во весь голос», задуманное как трамплин для прыжка в новую полосу творчества, предвещало новые гениальные находки, новые прозрения и новые широкие картины созидательного труда народа на лесах первой пятилетки. Предвестием этой ненаписанной поэмы были вынесенные поэтом впечатления от поездок по стране, черновыми набросками которых были такие стихи, как «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру», «Рассказ рабочего Павла Катушкина о приобретении одного чемодана», «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка», «Марш ударных бригад» и некоторые другие. В них звучала созидательная тональность великого трудового подвига народа на поднимаемой им непаханной целине нового этапа истории человечества.
Чувствуя, что новая полоса истории общества требует иных слов, обновления эстетической позиции, Маяковский в это время резко и прямо переоценивает положения возглавляемой им группы РЕФ с ее деляческой ориентацией на «литературу факта», с ее примитивной позицией «социального заказа» и футуристическими пережитками. Маяковский идет на разрыв со своими догматически упорствующими вчерашними соратниками.
Чтобы утвердить себя на этих позициях, он организует выставку-показ своей двадцатилетней борьбы за новую поэзию новой действительности. Он ищет новых союзников и соратников и вступает в Российскую ассоциацию пролетарских писателей. Но ее руководители, зараженные навыками сектантства и догматизма, не могли создать для поэта атмосферу товарищеской чуткости и доброжелательства, не смогли уничтожить образовавшийся вакуум одиночества, усугубленный болезнью и осложнениями личной жизни. И случилось так, что выстрел 14 апреля оборвал творческие замыслы поэта.
В чем секрет долгоживучести, неистребимой молодости стиха Маяковского, того стиха, который в двадцатых годах казался непонятным многим читателям и которому многие критики тех лет предвещали близкое забвение?
Трудно в короткой статье раскрыть все то особенное и неповторимое в содержании, в тематике, в проблематике, в строе стиха Маяковского, что переломило скепсис читателей и опрокинуло все предсказания критических горе-пророков.
Несомненно, что ростом популярности своей поэзии Маяковский отчасти обязан той культурной революции, которая совершалась и продолжает совершаться в нашей стране.
За послеоктябрьские годы неизмеримо расширился культурный кругозор и обогатился внутренний мир советского читателя. Но есть и другой фактор.
Многие читатели двадцатых годов еще только осваивали азбуку революции. Смелые не только по форме, но и по содержанию стихи Маяковского, нацеленные в наше социалистическое и коммунистическое завтра, казались, может быть, утопическими. По мере того как революционное развитие нашего общества из года в год подтверждало органическую реальность содержательного и эмоционального наполнения стихов поэта, они, естественно, начинали все больше и больше волновать сердца строителей социализма и коммунизма.
Есть и еще один секрет в стихах Маяковского, без понимания которого трудно объяснить непреходящую популярность его поэзии.
Многие поверхностно знакомые со стихами Маяковского, отпугнутые от них непривычной «лесенкой» построения, обостренной, иногда гиперболической образностью, преобладанием ораторской* трибунной интонациит отворачивались от него как от чересчур «громкого» поэта. С ростом общей культуры читателя и культуры чтения стиха, мне кажется, все большее и большее число людей стало понимать такую особенность стиха Маяковского как органическое, слиянное сочетание в них трубного баса поэта-трибуна с глубоко интимной доверительностью «тихих» интонаций лирика.
Это сочетание отмечает все самые сильные и самые «маяков^ ские» стихи поэта. Приведу только два примера в обоснование своей догадки.
Пусть читатель вспомнит стихотворение «Сергею Есенину». Оно начинается в привычных для Маяковского иронических интонациях:
Вы ушли, как говорится, в мир иной.
Пустота…