Друг, за чашу благодарствуй,Небо я держу в руке,Горный воздух государстваПью на Цейском леднике.
Здесь хранит сама природаЯвный след былых времен —Девятнадцатого годаОчистительный озон.
А внизу из труб СадонаСизый тянется дымок,Чтоб меня во время о́ноЭтот холод не увлек.
Там над крышами, как сетка,Дождик дышит и дрожит,И по нитке вагонеткаЧерной бусиной бежит.
Я присутствую при встречеДвух времен и двух высот,И колючий снег на плечиСтарый Цее мне кладет.
Приглашение в путешествие*
Уезжаем, уезжаем, укладывай чемоданы,На тысячу рублей билетов я выстоял у судьбы,Мы посетим наконец мои отдаленные страны,Город Блаженное Детство и город Родные Гробы.
Мы посетим, если хочешь, город Любовного Страха,Город Центифолию и город Рояль Раскрыт,Над каждым городом вьется бабочка милого праха.Но есть еще город Обид.
Там у вокзала стоит бронепоезд в брезенте,И брат меня учит стрелять из лефоше.А в городе Музыки дети играют сонаты Клементи,И город покинут и чужд потрясенной душе.
Ты угадаешь по влажной соли,Прочтешь по траве, что вдали, на краю земли, —Море за степями шумит на воле,И на рейде стоят корабли.
И если хоть что-нибудь осуществимоИз моих обещаний, то я тебе подарюГород Море, и город Пароходного Дыма,И город Морскую Зарю.
– Мне скучно в твоих городах, – ты скажешь.– Не знаю,Как я буду в городе Музыки жить, никого не любя,А морская заря и море, выгнутое по краю, —Синее море было моим без тебя.
Портрет*
Никого со мною нет.На стене висит портрет.
По слепым глазам старухиХодят мухи, мухи, мухи.
– Хорошо ли, – говорю, —Под стеклом в твоем раю?По щеке сползает муха,Отвечает мне старуха:
– А тебе в твоем домуХорошо ли одному?
«Лучше я побуду в коридоре…»*
Лучше я побуду в коридоре, —Что мне делать в комнате твоей?Пусть глядит неприбранное гореИз твоих незапертых дверей.
Угол, где стояли чемоданы,Осторожной пылью занесло.День опустошенный, тюль туманный,Туалетное стекло.
Будут гости – не подай и вида,Что ушла отсюда навсегда:Все уйдут – останется обида,Все пройдет – останется беда.
Тихо-тихо, лишь настороженныйЖенский голос плачет за стеной,Дальний голос, голос раздраженныйВ нетерпенье плачет надо мной:
– Никому на свете не завидуй,Я тебя забыла навсегда,Сердце есть – пускай сожжет обиду,Пусть в крови перегорит беда.
Петух*
В жаркой женской постели я лежал в Симферополе,А луна раздувала белье во дворе.Напряглось петушиное горло, и крылья захлопали,Я ударил подушку и встал на заре.
И, стуча по сырому булыжнику медными шпорами,С рыжим солнцем, прилипшим к его гребешку,По дворам, по заборам, – куда там! – на юг, над заборамиПоскакало по улице «кукареку».
Спи, раскинув блаженные руки. Пускай пересмешникиГоворят, как я выпрыгнул вон из окна и сбивал на бегуС крыш – антенны и трубы, с деревьев – скворешники,И увидел я скалы вдали, на морском берегу.
Тут я на гору стал, оглянулся и прыгнул – бегу над лощинами,Петуха не догонишь, а он от меня на вершок.– Упади! – говорю и схожу на песок. Небо крыльями бьет петушиными.Шпоры в горы! Горит золотой гребешок!
Дождь*
Как я хочу вдохнуть в стихотвореньеВесь этот мир, меняющий обличье:Травы неуловимое движенье,
Мгновенное и смутное величьеДеревьев, раздраженный и крылатыйСухой песок, щебечущий по-птичьи, —
Весь этот мир, прекрасный и горбатый,Как дерево на берегу Ингула.Там я услышал первые раскаты
Грозы. Она в бараний рог согнулаУпрямый ствол, и я увидел крону —Зеленый слепок грозового гула.
А дождь бежал по глиняному склону,Гонимый стрелами, ветвисторогий,Уже во всем подобный Актеону.