У ног моих он пал на полдороге.
«Я так давно родился…»*
Я так давно родился,Что слышу иногда,Как надо мной проходитСтуденая вода.А я лежу на дне речном,И если песню петь —С травы начнем, песку зачерпнемИ губ не разомкнем.
Я так давно родился,Что говорить не могу,И город мне приснилсяНа каменном берегу.А я лежу на дне речномИ вижу из водыДалекий свет, высокий дом,Зеленый луч звезды.
Я так давно родился,Что если ты придешьИ руку положишь мне на глаза,То это будет ложь,А я тебя удержать не могу,И если ты уйдешьИ я за тобой не пойду, как слепой,То это будет ложь.
25 июня 1935 года*
Хорош ли праздник мой, малиновый иль серый,Но все мне кажется, что розы на окне,И не признательность, а чувство полной мерыБывает в этот день всегда присуще мне.А если я не прав, тогда скажи – на что жеМне тишина травы, и дружба рощ моих,И стрелы птичьих крыл, и плеск ручьев, похожийНа объяснение в любви глухонемых?
«Кем налит был стакан до половины…»*
Кем налит был стакан до половиныИ почему нет розы на столе?Не роза, нет! А этот след карминный,А этот слабый запах на стекле?
К рассвету соскользнуло одеяло,И встала ты, когда весь мир затих,И в смутный час кувшин с водой искала,И побывала в комнатах моих.
Не твой ли свет – игра воды в стакане?А на стекле остался легкий след,Как будто мало мне напоминанийО той заре, куда возврата нет.
Ты в белом спишь, и ты, должно быть, рада,Сквозь явь и сон, как белый луч, скользя,Что о себе мне говорить не надоИ ни о чем напоминать нельзя.
Колорадо*
(Из Дж. Хогта)
Какой ни мерещится сон,А все-таки сердце не радо,Пока не приснится каньонДалекой реки Колорадо.
Мне глиняных этих колоннИ каменных срывов не надо,А все же – приснись мне, каньонРеки Колорадо!
Всегда обрывается он,Мой сон о реке Колорадо,Мне жаль, что прервался мой сон,Будить меня лучше не надо,Быть может, мне снится каньон.
Подумаешь, тоже отрада —В младенчестве виденный сон —Глубокий безлюдный каньонДалекой реки Колорадо!
Чечененок*
Протяни скорей ладошку,Чечененок-пастушок,И тебе дадут лепешку —Кукурузный катышок.
Удивился мальчик бедный,Судомойкин старший сын:Слишком ярко в лампе меднойРазгорелся керосин.
Просто чудо, или этоКеросинщик стал добрей?А на мальчике – надетаШапка в тысячу рублей.
И в черкеске с газырямиМедной лампы господин,Все стоит он пред глазами,Алладин мой, Алладин!
Сверчок*
Если правду сказать, я по крови – домашний сверчок,Заповедную песню пою над печною золой,И один для меня приготовит крутой кипяток,А другой для меня приготовит шесток золотой.
Путешественник вспомнит мой голос в далеком краю,Даже если меня променяет на знойных цикад.Сам не знаю, кто выстругал бедную скрипку мою,Знаю только, что песнями я, как цикада, богат.Сколько русских согласных в полночном моем языке,
Сколько я поговорок сложил в коробок лубяной,Чтобы шарили дети в моем лубяном коробке,В старой скрипке запечной с единственной медной струной.Ты не слышишь меня, голос мой – как часы за стеной,А прислушайся только — и я поведу за собой,Я весь дом подыму: просыпайтесь, я сторож ночной!И заречье твое отзовется сигнальной трубой.
25 июня 1939 года*
И страшно умереть, и жаль оставитьВсю шушеру пленительную эту,Всю чепуху, столь милую поэту,Которую не удалось прославить.Я так любил домой прийти к рассветуИ в полчаса все вещи переставить,Еще любил я белый подоконник,Цветок и воду, и стакан граненый,И небосвод голубизны зеленой,И то, что я – поэт и беззаконник.А если был июнь и день рожденья,Боготоворил я праздник суетливый,Стихи друзей и женщин поздравленья,Хрустальный смех и звон стекла счастливый,И завиток волос неповторимый,И этот поцелуй неотвратимый.