Так день — эпоха — вечность не только выстраиваются в единый ряд, но и сливаются в едином дне. И самые краткие сроки становятся тем, что в математике и философии именуется «актуальной бесконечностью»; преходящее «не даром» н есть то, что не преходит. «Настоящее» для Твардовского всегда целое «пространство событий»; оно включает в себя конкретный образ или след прошлого и предчувствие или готовность будущего и некую работу времени... Отсюда — совершенно особая роль воспоминания и «права памяти» в его стихах, живое соприкосновение прошлого, настоящего и будущего в бегущем огневом вале и связанный с этим особый историзм поэтического мышления.
История события или переживания включаются в изображение или в форме авторского воспоминания, пли в форме воспоминания одного из героев, или в форме повествования о прошлом. Даже коротенькая пейзажная зарисовка «Рожь отволновалась...» соединяет в четырех строчках целую земледельческую историю. Часто зарисовки настоящего приводят к детским ассоциациям. На ассоциации, или контрасте, пли другой форме соприкосновения прошлого и настоящего построено подавляющее большинство стихотворений Твардовского. В искусстве насытить «бегущий день» богатством и чувством непрерывности «потока времени», его течения и его «сроков» Твардовский не имеет предшественников и равных, и отсюда тот небывалый эпос настоящего, эпос «бегущего дня», который ему удалось создать в «Василии Теркине».
Поэтическое время в этом эпосе очень отличается от времени древнего эпоса, которое всегда является чем-то вполне завершенным п отдаленным от сегодняшнего. Нет, время у Твардовского всегда «без конца», и всегда — незавершенное настоящее, даже прошлое у него продолжается в бегущем дне и не завершено. В связи с этим его путешествия во времени не заходят в отдаленное прошлое или будущее. Путешествия Твардовского всегда ведут в дали, но прежде всего в дали непосредственно обозримые, вот за тем поворотом, за горизонтом, хотя в этом ближайшем прошлом и будущем уже содержится и размах «всех далей».
Это особый историзм, продолжающий и вместе с тем видоизменяющий поэтический историзм Пушкина и Некрасова. Воспоминание не только сопоставлено с настоящим, как в поэзии XIX века, но и как бы перетекает в него; настоящее раскрывается через сложную систему многоступенчатых воспоминаний-ассоциаций, как бы вложенных друг в друга. Так, в цикле «Памяти матери» изображена скорбь настоящего, самый момент похорон и целый ряд воспоминаний о матери, в которые вписаны, вложены ее воспоминания, то, о чем она когда-то раньше рассказывала; все это связано системой ассоциаций, метафорических пересечений, одновременных и разновременных струй времени. Такие же системы сопоставлений потоков времени — прошлого, настоящего и будущего — проходят через всего «Василия Теркина». Таким образом, достигается удивительная объемность и многоплановость повествования. Время обретается тем, что память сливается с потоком реальной истории. Настоящее время становится истинно настоящим, приобретает не только глубину прошлого, но и силу предчувствия и цели. «Пушки к бою едут задом».
Твардовский говорит со временем накоротке, на «ты», оно для него живые люди, даже личные собеседники, он движется вместе со временем. Речь идет всегда о большом, масштабном, даже всеобщем. Эпическая дистанция отсутствует по отношению к прошлому и вместе с тем нарождается в любом мгновении сегодняшнего. Так Твардовскому удается отразить бег времени и как бег дня, и как бег эпохи. В последние годы у Твардовского все сильнее и прямее звучит поэзия вечности — того в бегущем дне, что побеждает само время... «Ты, время, обожжешься вдруг»,— обращается он к времени, говоря о таких ценностях. Время Твардовского включает в себя неумирающую «память» — память всей матери-родины, матери-земли. Злободневное становится долгодневным, благодневным. И сама память становится еще более взыскательной, ее право — еще более требовательным и безусловным.
Образ и пафос хода Времени и Памяти сливаются у Твардовского с образом Пути. Это еще более сквозной и насыщенный разнообразной конкретностью образ-лейтмотив — ив самом узком прямом, и в самом широком значении.
Все поэмы Твардовского и большая часть его стихотворений — это путешествия. Мотив дороги один из самых давних, самых задушевных, исконно многозначных мотивов всей русской литературы. Твардовский хорошо помнит эту традицию. Но ни у кого раньше этот образ не был таким постоянным. Все персонажи у Твардовского обычно изображены в движении. Пейзажи постоянно меняются. Вся жизнь — это дороги, и даже смерть — дорога: «Отправляется Данила в дальние края». В «Стране Муравии» дана обобщающая формула этого всеобщего путешествия:
В поэме «За далью — даль» путешествие стало непосредственной основой сюжета и композиции. Оно осмысливается как новый вариант путешествия за правдой старого деда Гордея и как путешествие автора к самому себе, в свою душу. «Я жил в пути и пел о нем».
В последних стихах Твардовского не раз возникают исходные образы поэзии тридцатых годов — ухода в путь, в жизнь, в дорогу к идеалу, счастью, подвигу. И возникает новый обратный путь во времени — взгляд на пройденную жизнь и пройденные всей страной, народом дороги («На сеновале» и др.). Эта обратная и вместе с тем поступательная связь времен и путей создает новую внутреннюю основу произведений Твардовского последнего десятилетия. Двойной путь он как бы поворачивает внутрь души, сливает поток жизни и поток сознания.
Выделяются и дополнительные «дорожные» образы, например, «переправы», «перевалы», «перевозы». Эти образы, как всегда у Твардовского, имеют и очень определенное изобразительное содержание, и многозначное метафорически-символическое, ассоциативное. Вспомним две «переправы» в «Василии Теркине» в начале и конце поэмы. Или образ перевоза и перевозчика в заключительном стихотворении «Памяти матери» (« — Ты откуда эту песню...»). Здесь этот образ становится особенно многозначным (и перевоз через речку; и перевоз из далекого края в землю своей молодости и детства; и перевоз с одного берега жизни на другой; и перевоз из жизни в смерть. И перевоз, переход от одного периода народной жизни в другой — все сливается в этом образе.
Ведь и вся эпоха у Твардовского — это переправа, это перевоз, это битва на переправе.
Дороги жизни и души человека изображены Твардовским в их реальной сложности, конкретности, неповторимой достоверности, многообразии поворотов, подчас зигзагов. Это многообразие дорог сливается в «дорогу дорог» времени и народа. Так система образов пути не только получает метафорическое и символическое значение, но становится единой структурой всего поэтического мира Твардовского.
Мир дороги — времени, пути, текущего потока жизни сопрягается у Твардовского и с другой группой сквозных образов. Это образы устойчивых ценностей — «дома», «жилья»; человека-путника, работника и жителя; наконец—природы. Поэт и его герои — не домоседы, но они уходят из домов и возвращаются в них, берегут старые, строят и обживают новые.
Образ дома, как и образ дороги, имеет много расширяющихся кругов значений, от самых малых до самых больших. Самая малая устойчивая исходная клеточка, площадка бытия — это «отчий угол». Поэт возвращается к нему многие десятки раз. «Отчий угол» расширяется в «хутор Загорье». С ним связана «станция Починок». Более широкий круг — Смоленщина, еще более широкий — различные другие «края» родины, например, просторы Сибири. И еще более широкий — вся «страна родная», родина и, наконец, родная «мать-земля». Нельзя назвать другого поэта, у которого бы так сочетался пафос своей местности, «отчего угла» с пафосом «семи тысяч рек» и «всех краев», которые тоже стали своими. Площадка «дома» расширяется, им становится вся родина, ибо вся она — «моя, моя, моя». Расширение площади не умаляет любви к исходной, как говорил сам Твардовский, «малой родине», которую вместе с тем он никогда не идеализировал и не противопоставлял Большой Родине.
Твардовский родился в деревенской России, и его «отчий угол» ей принадлежит. Поэзия этого «угла» также продолжает огромную традицию, но Твардовский раскрывает новое богатство духовной жизни крестьянской семьи, труд новой эпохи. Твардовский отчетливо утверждает уход от «скудности», утверждает преобразование самых глухих «отчих углов», этим исполнена его поэзия тридцатых годов. Поэзия отчего дома переходит в поэзию нового дома, «новоселья». Это отражало пафос всей нашей жизни, так же как и пафос строительства дорог, вдохновлявшего и других поэтов времени. Но важной индивидуальной особенностью Твардовского является именно соединение поэзии «дома» и поэзии «дорог». Поэтому так ищет он в самих дорогах точность маршрута, и точные вехи, и что-то жнлое. Отсюда особая «очерковость», как бы документальность каждого поэтического события — и в лирических стихах, и в поэмах. Мы всегда знаем место и время действия,— будет ли это хутор Загорье пли населенный пункт Борки, И если оно не обозначено географическими координатами, то обозначено координатами определенного «пространства событий» с неповторимыми приметами людей, времени, обстановки. В диалектике потока бытия Твардовский всегда находит нечто не только законченно-определенное, но и согретое живым человеческим теплом; образ «дома» у «дороги» или на дороге может быть многозначной метафорой этого поэтического принципа.