Ваш покорный сын
Дм. Веневитинов]
2. С. В. ВЕНЕВИТИНОВОЙ[235]
<Середина августа 1824. Новоживотинное>
Ma chere Sophie.
Par ou commencerais-je ma lettre? Faut-il vous conduire sur le grand chemin ou bien dois-je vous transporter d'un saut a la campagne? Ce dernier moyen serait sans contredit plus commode, surtout pour moi, qui ai deja fait une fois la route; mais comme cela pourrait ne pas etre tout a fait satisfaisant pour une petite curieuse comme vous, je retourne sur mes pas et nous ferons ensemble le voyage. Representez-vous dans une petite caleche assez etroite (comme je l'ai appris depuis) trois figures que vous connaissez je crois assez pour me dispenser de vous les peindre. Representez-vous ces trois figures assises de cote comme au diner de Boileau en faisant une petite volte a droite, et vous aurez une idee tres juste de l'equipage et du joli groupe qu'y faisaient les voyageurs. Cependant comme nous n'avions pas oublie a Moscou notre genie inventeur nous imaginames bientot de ne nous mettre qu'a deux dans le fond et de placer le troisieme en guet sur le devant de la voiture; de cette maniere nous dormions a tour de role et fort commodement. A present il faut vous dire ce que je faisais quand a mon tour je me placais sur le devant de notre petite caleche car je ne sais pas ce qu'y faisaient les autres pendant que je dormais d'un somme profond. J'essayais de lire mais cela m'etait impossible, je n'avais avec moi qu'un petit evangile grec dont je ne pus dechiffrer que quelques lignes tant les caracteres en etaient menus et le cahotement violent. Je crus donc pouvoir faire des vers, mais le rossignol ne chante qu'a l'ombre des bosquets et pour moi j'etais expose a toute l'ardeur du soleil; d'ailleurs les secousses de notre voiture ne ressemblaient en rien a ce doux balancement qu'on eprouve assis sur le dos de Pegase. Je me mis donc a fredonner quelques airs de Genischta et le choeur du Freyschutz. J'en etais au plus beau passage quand tout a coup notre voiturier inspire probablement par ma voix melodieuse et par tout ce que je mettais d'expression dans mes chants entonna un air des plus baroques et cela a gorge deployee. La honte de ceder me fit hausser la voix; je luttai contre cet Orphee d'une nouvelle espece mais malgre tous mes efforts je fus oblige de plier bagage; car le drole avait bien plus de gosier que moi. Alors il ne me resta plus rien a faire qu'a compter les verstes. C'est ainsi que se passait la journee. Pour les nuits c'etait autre chose. Au clair de la lune qui nous preta ses rayons pendant tout le chemin, mes pensees etaient plus libres, je pouvais plus facilement me transporter parmi vous, causer avec vous et vous entendre. Je m'oubliais au point de crier «Arretez» et quand on s'arretait c'est ce que j'etais tout confus d'avoir vu les enfants jouant sur le grand chemin et qu'on allait ecraser tandis qu'il n'y avait la ni enfants ni qui que ce soit, mais que je revais tout eveille. Vous pouvez bien vous figurer que dans un voyage de la sorte il n'y a que changement de scene, mais jamais changement d'action. C'etait toujours partir et arriver. N'allez cependant pas croire que tout cela se fasse en un moment. Entre arriver et partir il y a un intervalle souvent seme de mauvais pas. Grace a Dieu ils n'etaient pas frequents pour cette fois... Mais il est temps de deteler enfin nos coursiers haletants. Arrivons a la campagne. C'est la que tendait tout notre voyage et nous n'y sommes qu'au bout de mon feuillet. Chose toute simple. Pour le voyage je vais bientot l'oublier moi-meme et je ne pourrai rien vous en dire dans la suite. Quant a la campagne, je pourrai vous en parler dans chaque lettre et a mesure que les impressions naitront. Je vous dirai seulement que j'ai revu le Don avec enthousiasme et je ne m'etonnerai pas si ses ondes deviennent pour moi les ondes de l'Hipocrene. Je ne puis meme encore vous en parler, le sentiment est trop vif, il faut le laisser reposer. Adieu donc. Portez-vous bien et embrassez
Votre frere et ami
Dmitri
Bien des choses a M-rs Bayleau, D'Horrer, et Genischta, je suis bien fache de ne pas l'avoir vu avant notre depart. Saluez bien Софья Пажроновне.
J'ecrirais encore mais je vous assure que je n'ai pas le temps. Saluez tout le monde de ma part. Mes respects a M-me D'Horrer. J'ecrirai la poste prochaine a M-r Guerke.
[Дорогая Софи.
С чего начну мое письмо? Нужно ли вывести вас на большую дорогу или одним прыжком перенести вас в деревню? Последнее было бы несомненно удобнее, особенно для меня, ибо этот путь уже мною пройден. Но так как это не вполне удовлетворило бы мою маленькую любопытную, то я возвращаюсь назад, и мы вместе совершим путешествие. Вообразите себе трех человек[236], которых вы, как я полагаю, настолько хорошо знаете, что избавите меня от описания их, и поместившихся в маленькой коляске, и, в чем я убедился потом, довольно узкой. Вообразите себе эти три фигуры, сидящие боком, как на обедах у Буало[237], с маленьким поворотом вправо, и вы получите верное представление об экипаже и о красивой группе путешественников. Впрочем, мы не оставили в Москве нашей изобретательности и скоро придумали садиться только вдвоем позади и помещать третьего на карауле спереди. Таким образом мы могли поочередно и очень удобно поспать. Теперь скажу вам, что я делал, когда я, в свою очередь, усаживался спереди в нашей маленькой коляске, не знаю, что делали другие в то время, когда я спал глубоким сном. Я пытался читать, но это было невозможно. При мне было только маленькое греческое евангелие, из которого я мог разобрать всего несколько строк, настолько толчки были сильны и печать мелка. Я попробовал сочинять стихи, но соловей поет только в тени дубрав, а я был выставлен на самое жгучее солнце; к тому же толчки нашего экипажа нисколько не походили на нежное покачивание, испытываемое на спине Пегаса. Я начал напевать песни Геништы[238] и мелодии из хора «Фрейшютца»[239]. На самом красивом месте наш возница, воодушевленный вероятно моим благозвучным голосом и всей экспрессиею, внесенною мною в пение, затянул во всю глотку какую-то странную песню. Не желая постыдно уступить, я возвысил голос и вступил в состязание с этим новым Орфеем. Однако, несмотря на все мои усилия, я принужден был сложить оружие, так как глотка у плута оказалась сильнее моей. После этого мне ничего более не оставалось, как считать версты. Так проходили дни. Иное дело ночью. При свете луны, расточавшей в продолжение всей дороги свое сияние, я свободнее мыслил и легче мог перенестись к вам, говорить с вами, слушать вас. Я забывался порой настолько, что кричал: «Стой!» И когда останавливались — я был в полном смущении: мне почудилось, что на большой дороге играют дети и что мы можем их задавить, А там не было, оказывается, ни души. Я грезил наяву. Вы легко можете себе представить, что в такого рода путешествии меняются только сцены и декорации, а не действие. Все сводится к приезду и отъезду. Не думайте, однако, что это все делается в одно мгновение. Между отъездом и приездом существует промежуток, нередко полный неприятностей. Славу богу, их на этот раз было не много. Но пора отпрячь наших запыхавшихся лошадей. Приезжаем в деревню, куда направлен был весь наш путь, а мы добрались только до конца моего листа. Ну что же. Путешествие я скоро забуду и впоследствии ничего не сумею о нем рассказать. Что касается деревни, то о ней я буду говорить в каждом письме и, по мере того, как будут возникать впечатления. Скажу вам только, что с восхищением я вновь увидел Дон, и не буду удивлен, если его волны станут для меня волнами Иппокрены[240]. Я даже не могу еще говорить о нем. Чувство слишком сильно, надо ему дать успокоиться. Прощайте же, будьте здоровы и обнимите
235
Автограф — в
236
...
237
238
239
240