Выбрать главу
Еще прелестнее другая: Она, румяною зарей На раннем небе расцветая, 16 Пленяет яркой красотой. Свежей от этой розы веет, И веселей ее встречать. На миг один она алеет, 20 Но с каждым днем цветет опять.
Еще свежей от третьей веет, Хотя она не в небесах; Ее для жарких уст лелеет 24 Любовь на девственных щеках. Но эта роза скоро вянет; Она пуглива и нежна; И тщетно утра луч проглянет: 28 Не расцветет опять она.

ТРИ УЧАСТИ[47]

Три участи в мире завидны, друзья! Счастливец, кто века судьбой управляет, В душе неразгаданной думы тая. 4 Он сеет для жатвы, но жатв не сбирает: Народов признанья ему не хвала, Народов проклятья ему не упреки. Векам завещает он замысл глубокий: 8 По смерти бессмертного зреют дела.
Завидней поэта удел на земли. С младенческих лет он сдружился с природой, И сердце Камены[48] от хлада спасли, 12 И ум непокорный воспитан свободой, И луч вдохновенья зажегся в очах. Весь мир облекает он в стройные звуки; Стеснится ли сердце волнением муки — 16 Он выплачет горе в горючих стихах.
Но верьте, о други! счастливей стократ Беспечный питомец забавы и лени. Глубокие думы души не мутят, 20 Не знает он слез и огня вдохновений, И день для него, как другой, пролетел, И будущий снова он встретит беспечно, И сердце увянет без муки сердечной — 24 О рок! что ты не дал мне этот удел?

ДОМОВОЙ[49]

«Что ты, Параша, так бледна?» «Родная! домовой проклятый Меня звал нынче у окна. 4 Весь в черном, как медведь лохматый, С усами, да какой большой! Век не видать тебе такого». «Перекрестися, ангел мой! 8 Тебе ли видеть домового?»
«Ты не спала, Параша, ночь». «Родная! страшно; не отходит Проклятый бес от двери прочь; 12 Стучит задвижкой, дышит, бродит, В сенях мне шепчет: «отопри!» «Ну, что же ты?» — «Да я ни слова». «Э, полно, ангел мой, не ври: 18 Тебе ли слышать домового?»
«Параша! ты не весела; Опять всю ночь ты прострадала». «Нет, ничего: я ночь спала». 20 «Как ночь спала! ты тосковала, Ходила, отпирала дверь; Ты, верно, испугалась снова?» «Нет, нет, родимая, поверь! 24 Я не видала домового».

К ПУШКИНУ[50]

Известно мне: доступен гений Для гласа искренних сердец.[51] К тебе, возвышенный певец, 4 Взываю с жаром песнопений. Рассей на миг восторг святой, Раздумье творческого духа, И снисходительного слуха 8 Младую музу удостой. Когда пророк свободы смелый, Тоской измученный поэт,[52] Покинул мир осиротелый, 12 Оставя славы жаркий свет И тень всемирныя печали, Хвалебным громом прозвучали Твои стихи[53] ему вослед. 16 Ты дань принес увядшей силе[54] И славе на его могиле Другое имя[55] завещал. Ты тише, слаще воспевал 20 У муз похищенного Галла.[56] Волнуясь песнею твоей,[57] В груди восторженной моей Душа рвалась и трепетала. 24 Но ты еще не доплатил Каменам долга вдохновенья; К хвалам оплаканных могил Прибавь веселые хваленья. 28 Их ждет еще один певец:[58] Он наш, — жилец того же света. Давно блестит его венец; Но славы громкого привета 32 Звучней, отрадней глас поэта. Наставник наш, наставник твой, Он кроется в стране мечтаний, В своей Германии родной. 36 Досель хладеющие длани По струнам бегают порой, И перерывчатые звуки, Как после горестной разлуки 40 Старинной дружбы милый глас К знакомым думам клонят нас. Досель в нем сердце не остыло, И верь, он с радостью живой 44 В приюте старости унылой Еще услышит голос твой. И, может быть, тобой плененный, Последним жаром вдохновенный, 48 Ответно лебедь запоет И, к небу с песнию прощанья Стремя торжественный полет, В восторге дивного мечтанья 52 Тебя, о Пушкин, назовет.

К ЛЮБИТЕЛЮ МУЗЫКИ[59]

Молю тебя, не мучь меня: Твой шум, твои рукоплесканья, Язык притворного огня, Бессмысленные восклицанья 5 Противны, ненавистны мне. Поверь, привычки раб холодный, Не так, не так восторг свободный Горит в сердечной глубине. Когда б ты знал, что эти звуки, 10 Когда бы тайный их язык Ты чувством пламенным проник, — Поверь, уста твои и руки Сковались бы, как в час святой, Благоговейной тишиной. 15 Тогда б ты не желал блеснуть Личиной страсти принужденной, Но ты б в углу, уединенной, Таил вселюбящую грудь. Тебе бы люди были братья, 20 Ты б втайне слезы проливал И к ним горячие объятья, Как друг вселенной, простирал.
вернуться

47

Список Рожалина — в ГБЛ, ф. 48 (Веневитиновых), к. 55, ед. хр. 21. Впервые — изд. 1829 е., с. 60-61. В письме Шевыреву от 28 января 1827 г.

Веневитинов сообщает, что посылает в Москву «Три участи», добавляя: «Не знаю, не доставил ли Мальцов сей <...> пьесы. Во всяком случае, если он и переписал ее, то, может быть, худо разобрал мою черновую, и я посылаю исправную копию». Из этих слов становится известно, что, 1) Мальцов вернулся в Москву до 28 января; 2) он для московских друзей поэта переписал «Три участи»; 3) у Веневитинова к моменту отъезда Мальцева из Петербурга стихотворение еще не было переписано набело. Последнее позволяет предположить, что «Три участи» были написаны именно в дни пребывания Мальцова в Петербурге; кроме того, Мальцов переписывал стихотворение с черновой рукописи, не дожидаясь, когда будет готова беловая; следовательно, он очень спешил, т. е. переписывал перед самым отъездом. Исходя из этого, можно предположительно говорить о том, что стихотворение было написано в дни, предшествующие отъезду Мальцова. До 18 января Мальцов еще был в Петербурге (см. письмо Веневитинова к Погодину от 18-22 января 1827 г.), а значит, «Три участи» могли быть написаны между 18-28 января 1827 г.

вернуться

48

Камены — богини поэзии, искусств и наук.

вернуться

49

Автограф — в ГБЛ, ф. 48 (Веневитиновых), к. 55, ед. хр. 15. На обороте автографа надпись Веневитинова «A Alexis» (Алексею), свидетельствующая о том, что стихотворение было отправлено в Москву впервые брату поэта — Алексею Веневитинову. Впервые — изд. 1829 г., с. 62-63. В изд. 1960 е. датируется декабрем 1826 г.

В стихотворении отразился интерес Веневитинова к народному творчеству. О народных истоках «Домового» см., в частности: Нейман В. Д. В. Веневитинов. — Изд. 1960 г., с. 30; сб.: Русская литература и фольклор. Первая половина XIX века. Л.: Наука, 1976, с. 125-126.

вернуться

50

Список Рожалина — в ГБЛ, ф. 48 (Веневитиновых), к. 55, ед. хр. 17. Впервые — изд. 1829 г., с. 64-66. Написано между 9 сентября (день приезда Пушкина в Москву) и 1 ноября (день отъезда Веневитинова в Петербург) 1826 г.

Вероятнее всего, в октябре 1826 г., когда окончательно утвердился союз Пушкина и любомудров в связи с предполагаемым изданием MB. Это отчасти подтверждает и содержание стихотворения: Веневитинов видит в Пушкине не только учителя в поэзии, но и духовного союзника.

вернуться

51

..доступен гений / Для гласа искренних сердец. — О том, как восторженно воспринимали любомудры произведения Пушкина в эту пору, см., в частности: Погодин М. П. Воспоминания о Степане Петровиче Шевыреве. — Пушкин в восп. совр., т. 2, с. 27-29.

вернуться

52

...пророк свободы смелый, / Тоской измученный поэт... — Байрон.

вернуться

53

...Твои стихи... — «К морю» (1824).

вернуться

54

Ты дань принес увядшей силе... — В том же стихотворении «К морю» Пушкин называет еще одного «властителя дум» — Наполеона.

вернуться

55

...Другое имя... — Байрона.

вернуться

56

...У муз похищенного галла — т. е. Андре Шенье (1762-1794) — французского поэта, гильотинированного якобинцами.

вернуться

57

...песнею твоей... — Стихотворением «Андре Шенье» (1825).

вернуться

58

...еще один певец... — Гете.

вернуться

59

Автограф — в ГБЛ, ф. 48 (Веневитиновых), к. 55, ед. хр. 16; без заглавия. Список H. M. Рожалина, подготовленный для изд. 1829 г. (с пропуском ст. 15-22), — там же, ед. хр. 12. Впервые — изд. 1829 г., с. 67-68, с пропуском ст. 15-22, запрещенных цензурой; полностью — газета «День», 1913, No 219. Полный текст стихотворения см. в «Дополнениях», где он печатается по автографу.

На основе косвенных данных восстанавливается история создания стихотворения. В первом номере MB за 1827 г. была напечатана статья С. П. Шевырева «Разговор о возможности найти единый закон для изящного» (ч. 1, No 1, с. 32-51), в которой утверждалась необходимость сопричастности любителя изящного искусству, что могло осуществиться, по мысли Шевырева, лишь при осознанном восприятии произведения искусства. «Многие чувствуют творения поэтов, но немногие понимают их» (там же, с. 47). «Разговор» — этот своеобразный (в форме диалога) эстетический трактат (см. о нем, например: Манн, с. 155-156) — был весьма злободневен для любомудров, ибо обосновывал их теоретическую позицию в литературных спорах. Так, в частности, полярные мнения двух участников диалога в «Разговоре» довольно отчетливо напоминают идейные позиции двух полемистов, спорящих о первой главе «Евгения Онегина», — Веневитинова и Н. А. Полевого. Доводы Лициния прямо перекликаются с доводами Полевого. «Лициний восхищался всем без исключения. Его беспристрастная душа терялась в каждой красоте природы и искусства» (МБ, 1827, ч. 1, No 1, с. 34). «Вы хотите измерить неизмеримое, хотите обнять то, чего не вместит не только ваш разум, но и душа... — восклицает осуждающе Лициний. — К чему правила? К чему ваши законы?» (там же, с. 35). Это напоминает позицию Полевого, исходящего «из безоговорочного отрицания всяких канонов и норм, ограничивающих и стесняющих свободу искусства» (см.: Мордовченко Н. И. Русская критика первой четверти XIX века. М. — Л., 1959, с. 224). «Воображение поэта летает, не спрашиваясь пиитик... дайте нам наслаждаться!» — восклицает Полевой, подразумевая под «пиитикой» законы творчества (МТ, 1825, ч. 2, No 5, с. 45). И продолжает: «В неопределенном, неизъяснимом состоянии сердца человеческого заключена и тайна, и причина так называемой романтической поэзии» (там же). Именно против такого поверхностного понимания искусства восстает антипод Лициния — Евгений: «Когда остынет твой жар, когда пройдет минута восторга... не открывается ли в душе твоей бесчисленный ряд вопросов, на которые она желала бы ответить» (MB, 1827, ч. 1, No 1, с. 38). «Когда же ты поймешь закон красоты, когда разгадаешь сию тайну художника, — тогда, отдавши себе отчет в его произведении, ты как будто снова пересоздашь его, ты будешь сам творить; а если наслаждение искусством выше всех земных радостей, — то понимать его, творить самому-есть радость божественная» (там же, с. 39). «И смех, и слезы, и трепет ужаса, и все волнения души разрешаются в одно определенное, полное чувство, которое называют довольством, согласием, блаженством... Сие чувство примиряет нас со всем миром: вот торжество красоты!» (там же, с. 44-45).

Стихотворение «К любителю музыки» — своеобразный конспект этих положений статьи Шевырева. Собственно, сами положения не были «шевыревскими», а являлись частью общей эстетической программы любомудров и не раз становились идейной основой ранее написанных статей, в частности, самого Веневитинова (см. статьи об «Евгении Онегине», «Разбор рассуждений г. Мерзлякова», «Несколько мыслей в план журнала») [Отмеченное Ю. В. Манном несоответствие эстетических позиций Веневитинова и Шевырева относительно «единого закона» изящного (Маки, с. 156), может быть, несколько преувеличено, ибо тут вернее было бы говорить не о противоречиях, а о различных уровнях раскрытия глубины одного и того же вопроса у обоих любомудров.]. «Разговор» мог живо напомнить Веневитинову его недавние критические выступления, ею страстное требование системности и осознанности впечатлений, вызванных произведением искусства, и возбудить иные, художественные, образы, воплотившиеся в одном из лучших его произведений, представляющих философскую лирику, — стихотворении «К любителю музыки». Именно поэтому так выразительно раскрыто в нем «противопоставление художника» и «непосвященного», так неожиданна форма — «скрытый диалог» (см.: Маймин Е. А. Русская философская поэзия. М.: Наука, 1976, с. 43-44).

Учитывая непосредственную близость содержания стихотворения «К любителю музыки» к статье, можно предположить, когда оно было написано. С первым номером MB Веневитинов познакомился в период между 18 и 22 января 1827 г., а уже 28 января он пишет Шевыреву: «Поцелуй сам себя за «Разговор»». Вероятно, стихотворение было написано между 18-28 января 1827 г.