Колдун уральский бородатый,
Бажов, дарит нам новый сказ.
«Живинка в деле» — сказ богатый
И поучительный для нас.
В нем слово каждое лучится,
Его направленность мудра.
Найдут чему здесь поучиться
Любого дела мастера.
Важны в работе ум и чувство,
В труде двойное естество,
«Живинка в деле», мастерство
Преображается в искусство.
И нет тогда ему границ,
И совершенству нет предела,
Не оторвать тогда от дела
Ни мастеров, ни мастериц.
Их вдохновение безмерно.
Глаза их пламенем горят.
Они работают? Неверно.
Они — творят!
1943
Обиженный вор
Один пройдошливый румын, кривой Антон
(Иль по-румынски Антонеску),
Рядившийся в сюртук, заношенный до блеску,
Не вылезавший век из рваных панталон.
Всю жизнь пиликавший на скрипочке в трактире,
Вошел в лихой азарт, решил зажить пошире
И у себя в квартире
Устроил воровской притон:
Набив замки, навесив шторы.
Он принимал, поил-кормил
Отчаянных воров-громил,
И вместе с ними сам, как делают все воры,
Чужие уважал не очень-то запоры.
Сначала был Антон в «счастливой» полосе.
Как мышь, сыскавшая дорожку к бакалее.
Он с каждым днем жирел и делался наглее.
Но вдруг и он, и воры все
Засыпалися с кражей:
Сам обокраденный ворами гражданин,
Да не один,
А с обвинителем, с внушительною стражей,
Накрыв притон, налег на двери — двери вон!
При неприятном столь визите
Заголосил вовсю Антон:
«Спаси-и-и-те!..
Спаси-и-и-те!..
В обитель мирную!.. Побойтеся икон!»
«Вот в том и главное, — сказал
тут обвинитель, —
Что мы, блюдя закон,
Вошли с оружием не в мирную обитель,
А в воровской притон!»
1944
Освободителям
Уж немцы здесь бывали ране
У вод чудских, средь псковских нив,
Но — смерть прошла во вражьем стане:
Торжествовали псковитяне,
Всех псов немецких разгромив.
Преданья озера Чудского,
Великий подвиг старины
Освободителями Пскова
Сегодня вновь воскрешены!
Бойцы стремительным ударом,
Напомнив прадедов дела,
Врагов, засевших в Пскове старом,
Разбили в прах, смели дотла!
Смотри: средь гари и обломков,
У древних стен, в лучах зари,
Встречают доблестных потомков
Их прадеды-богатыри,
Псков ликованьем их встречает,
Блюдя обычай древний свой,
И славой их Москва венчает
За новый подвиг боевой!
1944
«Фаргелет»
Любители хвастливо привирать
В конце концов скандалятся обычно.
Какой-то баритон иль бас, умевший зычно
В труднейших операх любые ноты брать.
Однажды в обществе стал выхваляться с жаром
Обширнейшим своим репертуаром:
Нет оперы такой, в какой бы он не пел!
Тут кто-то хвастуна поддел.
Сказав ему с притворной грустью:
«Чем ближе жизнь моя средь мелких дрязг и дел
Подходит к роковому устью.
Тем в памяти живей картины давних лет:
Я помню — в юности моей с каким экстазом
Я слушал оперу Россини „Фаргелет“»!
«Ну, как же, — не сморгнувши глазом,
Соврал артист, — в свой бенефис
Я в этой опере пел арию на „бис“.
Театр безумствовал, и, что всего дороже.
Рукоплескали мне, представьте, в царской ложе!»
Всеобщий смех лжецу достойный был ответ.
Очковтиратель был и впрямь разыгран знатно,
Он оскандалился: ведь не было и нет
Подобной оперы, и слово «Фаргелет»,
Звучащее так оперно-приятно,
Есть слово «телеграф», прочтенное обратно.
Конкретных хвастунов я не имел в виду.
Я некую мораль под басню подведу,
Очковтирательства коснувшись и «всезнайства».
В науке ль, в области ль хозяйства,
В искусстве ли — на общую беду —
Еще не вывелись ведь и такие типы:
Они представят вам проектов пышных кипы.
Из фраз такой состряпают балет!..
Скажите им: «А вот ученый, Фаргелет,
Он в этой области слывет авторитетом, —
Полезно бы узнать при составленье смет,
Какого мнения он о проекте этом?»
Очковтиратели вам вмиг дадут ответ:
«Ну как же!.. Фаргелет!.. Еще минувшим летом
Мы, опасайся лицом ударить в грязь,
Вступили с ним в прямую связь
И консультацию имели с Фаргелетом!»