Даруй мне, Всеблагой, блаженство и покой, —
молю неутоленно, —
Сомнения стерпи, страдальца укрепи,
как башню стен Сиона[121] —
И жарких слез ручей, как дар души моей,
Ты примешь благосклонно.
ДОПОЛНЕНИЯ
СОРОК ВОСЬМОЕ
О том, что поэт отдал себя Юлии, а не любви
На ту же мелодию
Слаба моя броня: совсем слепят меня
любовь и Юлия, но поздно
Бежать — спасенья нет, мне прыщут стрелы вслед,
и обе смотрят грозно.
Одной взор опалил, другой — прекрасен, мил...
но вдруг взмолилась слёзно
Лукавая любовь: мол, ты не прекословь,
бороться тщетно, милый.
Я пред тобой стою, дай руку мне свою,
не меряйся же силой!
Со мной тебе узнать случится благодать,
иль кончишь ты могилой!
Нет, этому не быть, хоть можешь получить
ты пленника любого.
Ведь правду говорят: их встретит только яд,
а сети ждут улова.
Прелестнице моей, поверь, до смертных дней
быть верным дал я слово!
Но воинский трофей баталии сией —
я сам с душой и телом.
Смиряя гордый нрав, себя к ней приковав,
скажу пред светом целым:
— Цепям своим до днесь я счастлив был, Бог весть,
страдальцем став несмелым.
Мне Юлия моя, любезные друзья,
преподала науки:
Так весела, легка казалась мне, пока
ей не попал я в руки.
И не любовный стон, а тяжкой цепи звон
приумножает муки.
Итак, теперь бы смог я подвести итог
тому, что приключилось:
Красавицы цепей не сбросить, нужно ей,
чтоб дольше мука длилась.
От беспощадных чар, как сабель янычар,
храни вас Божья милость!
ПЯТИДЕСЯТОЕ
Поэт сравнивает Юлию с любовью, начиная это сравнение с похвалы Юлии.
На мелодию «Лишь тоска и горе»
В судьбе моей земной лишь в Юлии одной
отрада мне и мука,
На миг, как на века, — так с Юлией горька
минутная разлука.
Торжественно легки, пусть к Юлии стихи
летят, любви порука.
Во сне и наяву лишь Юлией живу.
Душа моя стремится
И днем и ночью к ней, ведь в Юлии моей
сама любовь таится.
Читаю я в очах и в ласковых речах:
она — любви царица.
Она ведет всегда, счастливая звезда,
спасительной тропою,
Она — живой поток, она — весны глоток,
она — венец покоя.
Она — бесценный клад, сокровище, стократ
мне в мире дорогое.
Гуляет ли, поет, сидит, смеется, шьет,
любовь все время с нею,
Иль спит, легко дыша — она так хороша,
что я взглянуть не смею,
Ведь друг ей — Купидон, помочь стремится он
во всех ее затеях.
Лицо ее свежей изысканных лилей,
прекрасней райской розы.
Сиянье нежных глаз — как редкостный алмаз,
как утренние росы,
Как солнце в небесах, как слитки на весах,
ее златые косы.
Как на Дунае челн скользит, проворства полн,
по быстрому теченью
Так Юлия идет, не поступь, а полет,
легки ее движенья,
Струит улыбка свет, и все глядят ей вслед
с огромным восхищеньем.
Когда она порой сравняется со мной,
веселием сияя,
Теряю разум я, слепая страсть моя
пожаром полыхает,
Недвижим я стою, скрывая боль свою,
в бессилии страдая.
Печальный мне удел Господь сносить велел,
не знаю я иного.
Ведь грешникам в аду на части сердце рвут
семь коршунов суровых,
Но только минет ночь, срастается оно
и гулко бьется снова.
То ж и со мной: когда ко мне она добра,
то радуется сердце
И утихает боль; когда ж, смеясь порой,
она острее перца,
Резка и холодна, то я мечусь: куда
от мук ужасных деться?
Я повторяю вновь: как две сестры, любовь
и Юлия похожи.
Увы, любовь мягка, а Юлия резка,
терзает и тревожит,
Любовь, как мед, сладка, а Юлия горька,
но нет ее дороже.
EX PSALMO 42
Я вижу оленя, которого злая
Терзает, пугает охотничья стая.
К воде он стремится, покоя не зная
От бега и лая.
Тебя так взыскует душа моя, Боже,
Кричит на весь свет, что ей, страждущей, тоже
Напиться Ты дашь. И, воистину, что же
Есть в жизни дороже!
Но я от врагов моих слышать не в силах,
Что множество дней без молитвы, унылых,
Провёл я. Мне горько, и кровь стынет в жилах
От слов опостылых.
вернуться
121