14. К юноше Бооту, который из страсти к деньгам взял в жены беззубую старуху[224]
Я дивлюсь, как тебе мила старуха,
Что успела прожить сто лет Приама
И стареет как Нестор долголетний,
У которой во рту зубов не больше,
Коль тебе рукоплещет и хохочет,
Чем в младенческому рту, зубов лишенном.
А когда с головы повязку снимет,
Блещет снега белей старухи волос,
И морщин она столько тщится сгладить,
10 Сколько в пашне обильной земледелец
Четырьмя лошадьми борозд проводит,
Но прельщался ты гладкими сосцами,
Грудью грузной, округлостию членов,
Ставших суше стволов сухих деревьев,
Коих видишь ты в уголья сожженных.
Иль отвислый живот тебе по сердцу,
Что сравнить с сычугом тебе бы надо,
Кто тебе пресыщенье ночи дарит
И счастливит своей стыдливой лаской.
20 Нежный лишь прикоснешься к ней руками
И, ласкаясь, сорвешь ты поцелуи,
Заключишь, что чурбан обнял холодный
Или тело, гниющее в могиле.
Ноздри, нежный, тогда зажми покрепче,
Как привык ты, в нужник входя зловонный!
Но прельстился ты денежною прорвой,
Богатейшею и землевладельной,
И рукой окольцованной с камнями,
Что навеки тебя снабдит деньгами
30 И сестерциев тысячу положит,
Та старушка жена дружкам веселым,
Что сподобит тебе несчастный жребий.
Глупый, в этом огне, юнец, горишь ты,
Ждешь, бедняга, — умрет, страдая тяжко,
Но она долгожителя оленя
Превзойдя и ворону, — птиц болтушку, —
Наконец, поделом тебя зароет.
15. К ученому Рейнскому сотовариществу, чтобы сочлены устроили со мной торжественную трапезу, когда Феб возвратится от созвездия Козерога[225]
О Каллиопа,[226] новые струны тронь,
С латинской флейтой песни пропой, молю,
И все, что некогда когорта
Греков пропела внушеньем Феба,
Кто ныне снова в блеске своей главы
Ночами правя, ясный вращает круг
И бороды у Козерога
Светочем огненным достигая.
Итак, о Феба милое дружество,
10 Что Рейн лелеет средь высоты брегов,
Восславим же светило, славя
Старого также сосуды Вакха!
Пусть яства щедро всюду уставят стол,
Как в африканских полон он был краях,
Так мы, свершивши жертву Фебу,
Песню с кифарой споем послушной.
О Феб, отец наш, мира всего глава,
Чье возвращенье чувствует все вокруг
И с чьим приходом все начала
20 Снова родятся в обличье новом,
Среди поэтов мудрых пребудь, неся
Им свет, чтоб песни те написать могли
На долгий век, искусны в этом,
Столь же любимые чрез столетья.
Затем, — что будет необходимо нам, —
Одежду с пищей ты обещай кивком,
И добрая пусть длится слава,
Тело когда уже дух покинет.
30 Не дам, чтоб мрачный Тартара воды ум
Страшили, жуткий чтобы подземный пес
Поколебал меня трехглавый
И Радамант иль Эак решеньем.[227]
Постов тяжелых дни соблюдает пусть
Кто капюшоном черным теснит себя
И бесконечным бормотаньем
Губы свои шевелит для черни.[228]
Но пусть благое мудрых содружество
Вернет любовь мне; что написал я, пусть
Одобрит,[229] хоть, быть может, это
40 Жребий негаданный и разрушит;
Не дух, однако, движущий все тела,
Потомкам дарит славные кто дары,
Кто доблестям дает награду
И преступленья клеймит позором.
16. К Генриху Евтику, франкфуртскому физику[230]
О Евтик, кто как врач известен во Франкфурте всюду,
Франки когда-то[231] который воздвигли,
Галлия бранным когда оглашается их же оружьем,
Власть у Мааса здесь ставящих ныне,
Там где Мец и где Трир поднимаются в стенах высоких,
Власти недавно подвластные нашей,
Нравами и языком они сходятся с нами, и только
Галлов они презирают бродячих.
вернуться
Нравоучительная бытовая сатира, восходящая к Марциалу и Ювеналу. Тема послужила сюжетом для ряда произведений Л. Кранаха.
вернуться
Подобно любому ремесленному цеху, ученое «сотоварищество» было ассоциацией сотрапезников: Цельтис стремится найти постоянные сроки для таких сборищ. Здесь вырабатывался этический идеал «ученой беседы» как «застолья», опирающийся на платоновский прообраз. В какой мере в данном случае шутливость преобладала над сакральностью, сказать трудно — но избранный Цельтисом срок для трапезы приходится как раз на 1 февраля, т. е. на день рождения самого Цельтиса!
вернуться
Каллиопа — муза эпических песнопений.
вернуться
...подземный пес... трехглавый... — Цербер, охранитель входа в Аид. Радамант и Эак (вместе с Миносом) считались судьями подземного мира.
вернуться
Кто капюшоном черным... для черни. — В контрасте с общим гедонизмом ученого пиршества это упоминание монашеской аскезы, представляемой как лицедейство перед чернью, — очень знаменательно и передает интеллектуальную элитарность гуманистического движения.
вернуться
...что написал я, пусть Одобрит... — Заключительный аккорд оды, посвященный бессмертию творческого гения, посредством которого осуществляется неминуемое божественное возмездие, предвосхищает лейтмотив гуманистических сентенций последующих лет борьбы с обскурантизмом, наступивших уже после смерти Цельтиса, накануне Реформации.
вернуться
Генрик Евтик Старший (собственно — Гератволь, ок. 1450—1507), из Нейштадта-на-Айше (близ Нюрнберга), врач и гуманист, получивший образование в Ферраре, доктор медицины, лечил в Эрфурте, в Нюрнберге, затем Аугсбурге, а с 1495 г. во Франкфурте-на-Майне. Его сын, Генрик Младший, был учеником Цельтиса в Ингольштадте и затем в Вене. Сохранились его письма к Цельтису, ему посвящена также Эпигр. III, 109. Ода относится к 1495—1496 гг., поскольку в 1497 г. Цельтис уже в Вене, а Евтик упоминается в ней в связи с Франкфуртом.
вернуться
Франки когда-то... — Излюбленный Цельтисом исторический экскурс отражает, очевидно, споры вокруг притязаний Франции и Германии на Лотарингию. Принадлежавший к тому же кругу гуманистов Якоба Вимпфелинга в 1497 г., Евтик уже начал свою работу над патриотическими трактатами о знаменитых немцах, на которые последовала отповедь франкофила Т. Мурнера — но это произошло уже позже.