Стихотворения

Не был обычай такой знаком Германии прежде,
Свято хранила она стыд и боялась стыда,
И по лесам и горам она без роскоши пышной
В чистой своей простоте сопровождала стада.
Были одеждой тогда звериные шкуры да лыко,
И прикрывались тела бедным коротким плащом.
Так и поныне живет сармат под северным небом,
За морем так и поднесь три королевства[427] живут.
Не был тогда никто на войне сильнее германцев,
40 Власти латинской тогда был им не страшен позор.
Галлия наших невест тогда коварно не крала,
Пренебрегая твоей дочерью,[428] Максимильян,
Зрелая телом вполне выходила девушка замуж,
Дважды десять лет отроду пересчитав.
Чистым был разговор у юношей, пашущих в поле,
Поздней Венера была, но не в пример здоровей.
Ну, а теперь, лишь десять годков проживши на свете,
Девушка, много узнав, к Вакху с Венерой спешит,
А между тем у нее не выросли нежные груди,
50 Узкая в мягком пуху не изготовилась щель,
Не вызывает у ней луна ежемесячно влагу,
С помощью братних лучей сделавшись круглой сама.
В этих объятьях никто взаимной услады не ищет,
С уст поцелуя никто не похищает, любя, —
Лишь насыщает развратник свою прихотливую похоть,
Яростной плотью своей узкий терзая проход.
Девушек столь молодых или юношей он растлевает,
Разницы в сущности нет в этих постыдных делах:
Тот побуждает к зловонной моче, другой к испражненью,
60 Похоть владеет одним спереди, сзади другим.
Эта зараза, боюсь, расползается шире и шире,
Ибо уже захватил нас италийский разврат —
Тот, который привык............................
Или свирепо пронзать..............
Или рукой теребить............................
После чего ни одна девушка будет не в прок.
Прежде блюла в чистоте жена законное ложе,
Конь стоял у дверей и боевое копье.
Юноша крепкий растил здоровое телом потомство,
70 Вскормлено было оно из материнских сосцов:
Даже по слуху никто не знал про наемных кормилиц,
Чье молоко сосунцов лишь к вырожденью ведет.
Репа, деревьев плоды или стебли диких растений
Были для молодых самой желанной едой;
Желуди ели одни, орешки с бука другие;
Дар Цереры знавал разве что праздничный стол;
Сала свиного кусок над хворостом дымным копченый
Им с простоквашей давал лучший на свете обед.
Вакха тогда никто не растил в германских пределах,
80 Но одарял их питьем перебродивший ячмень:
Силы он им придавал, укрепляя мускулы в теле,
Не опьяняя ничуть хмелем немногих семян.
Полбенной кашей густой наполнялись огромные чаши,
Вместе с супругами их вся окружала семья.
Редкой бывала болезнь, чужеземной заразы не знали,
Врач ненасытный скопить там состоянья не мог.
Не было крупной игры, теперь пожирающей в мире
За ночь одну золотых два-десять тысяч монет.
Именно столько спустил правитель города франков
90 Кастор, щедро душой службу Плутону служа.
А для поправки они беднякам прибавляют налоги, —
Все на счету их: огонь, воздух, земля и вода.
Если б сумели они ухватить небесное солнце,
То без побора от них вряд ли ушло б и оно.
Не было хворей тогда, поражающих тряскою тело,
Гнущих спину в дугу, ломящих кости насквозь.
Только после того, как у нас поселилось распутство,
И распалился любой Вакхом с Венерою дом, —
Стал болезни терпеть клонящийся к старости возраст,
100 Злое похмелье теперь множество губит людей.
Некогда правили суд на отчей земле земледельцы,
И неотъемлемый меч был правосудью оплот;
Не было стольких судей, ни стольких судилищ, ни стряпчих,
Не было шума, с каким нынче ведутся дела.
Не был в то время никто невольником римской ограды,
Не подавлял никого гордый латинский закон,
Не было ростовщиков, что живут на наши проценты
И расхищают своей алчностью наше добро.
Не было раньше монет, чеканенных образом князя,
110 И не случалось открыть чей-то семейный позор.
Вольно текли по просторной земле свободные реки
И не поили собой столько враждебных князей.
Роста с лихвою никто не знал в то славное время,
Каждого вдоволь питал скромный отцовский надел.
Острый перец, имбирь, шафран с привозным киннамоном —
Эти приправы тогда не услаждали князей.
Не были вовсе нужны в ту пору торговые люди.
И не несли кораблей вольные Рейн и Дунай,
Висла и Свев, что поят обращенные к северу земли,
120 Эльба, текущая близ Кодана желтой водой,
Верткий Тибиск, поля орошающий переселенцев,
Чей простирается край возле семи крепостей,
Край, в котором досель алеманские пахари пашут,
Но на который ярмом давит Паннонский король,
Край, в котором Пизон сочиняет ученые песни
(Он уже издан и был венчан лавровым венком).
В селах стояло тогда по сотне хижин дерновых,
В каждой скитальцу готов был доброхотный кусок;
Пришлый гость, закусив, к другим направлялся жилищам,
130 Так понемногу кормясь возле крестьянских столов.
В эти-то самые дни, говорят, для радости общей
Стали на дружных пирах вспенивать чаши вином.
Было это к добру, а нынче сделалось к худу,
Ибо питье сверх сил — это великий порок.
В дикие те времена жрецы попадались нечасто,
А чужеземных богов вовсе не знали у нас;
Лишь по священным лесам друиды тевтонскому богу
В песнях, угодных ему, громкую пели хвалу.
Знать никто не хотел и не знал италийских пенатов,
140 Сами они несли в наши урочища дань.
Наш же бог был один, прозвание давший народу,
И по заветам отцов чтимый из рода и в род.
Он не просил для себя от нас ни яиц и ни сыра,
Масла животного нам тот не навязывал бог.
Вот откуда у нас и Карл, и Генрих, и Конрад,
Людвиг, Оттоны, и тот, имя кому Фридерик,
И наконец, наш нынешний страж и слава народа,
Максим Эмилий, свое имя вознесший до звезд.
Слава этих мужей целиком заполнила земли,
150 Что составляют весь мир в трех его главных частях.
Но оттого ль, что досель молчали германские Музы,
То по заслугам хвалы им получить не пришлось.
Труд певцов, великий, святой, ты смертные судьбы
Вырвешь у смерти один и вознесешь до небес.