Предисловие к государю Максимилиану
Царь, которому скиптр латинский создателем вверен,
Царь, под чьею рукой — высшая власть на земле,
Эту поэму прими, в которой германские земли
Живописуются все — взором просторы окинь,
Рощи, горы, долы, моря, племена и народы —
Край, где Герцинский лес распространяется вширь.
Будь читателем этих стихов — недаром подвластны
Эти земли тебе, кесарь Максимилиан.
1. О происхождении мира из чрева Демогоргонова[496]
Есть в преданьях рассказ, что древний на свете когда-то
Хаос был заключен в Демогоргоновом чреве;[497]
Был несущий стар, и тяжестью целого мира
Больно расперло ему готовую к родам утробу,
Где от начала веков зачатое лелеялось бремя.
Больше не в силах терпеть и спеша наконец разрешиться
Всем, что праздно лежит, утесняя внутренность грузом,
Он, негодуя, гласит: «Изыди в пустые пространства,
О бесформенный мир, о Хаос, постыдный всевышним,
10 Полный зачатков всего, что само друг другу противно,
Столько несчитанных лет лежавший ненадобной тягой
В теле моем, причиняя ему столь острые боли,
И во взаимной вражде мои раздирающий недра!
Прочь, велю я вам, прочь, обернитесь прекрасным убранством
И образуйте собой светилами полное небо,
Дайте мне опустеть от ваших междоусобиц,
Между тем как вам самим предстоит созиданье
Вечного мира, который во всем согласен и связен!»
Молвив, встряхнул животом — и тотчас и суша и небо,
20 Вечно мятежная хлябь морская и ветреный воздух,
И под холодной луной огонь, вдруг ставший знакомым,
Вышли и заняли каждый свое надлежащее место
В мире, а в животе оставили полости пазух.
Далее в сфере восьмой замерцали огнями фигуры,
Пять земных поясов означив своими лучами,
Чтобы потоки огня расчленили и землю и небо —
Овен здесь и Весы, где свет равняется с тьмою,
Здесь Козерог — предел темноты, и Рак, под которым
Света предел на Земле, и все иные созвездья,
30 Коим дано кружить в небесах мерцательным светом,
В дважды двенадцать часов обходя неизменные круги.
Стали они рассевать дары в еще мягкую землю,
Разным светом лучась сквозь воздух на свежую сушу.
Сила в них такова, что все земные зачатки,
Бывшие прежде в смеси, в непроглядно сбившемся коме,
Стали они разделять, указуя каждому форму, —
И оттого-то земля облеклась в пестроцветные травы,
Злаки явились в полях и плоды на плодовых деревьях,
И человек скотину погнал на луга и на пашни;
40 В воздух птицы взвились, моря наполнились рыбой,
Бег чешуйчатых тел плавниками, как крыльями, меря,
И наконец, вперекор восьмому предельному миру,
Все по своим кругам в небесах устремились светила:
Дальний Сатурн, за ним Юпитер, владычащий миром,
Марс, погубляющий рать за ратью нещадным железом,
Феб, Венерин сосед, и творец звучащей кифары —
Быстрый Меркурий, и всех ближайшая лунная сфера:
Все светила, чей бег то и дело попятным движеньем
Скован и медлит в своем блужданье по звездным дорогам —
50 То задержавшись и встав, то вновь увлекаясь теченьем,
Как предназначено им непреложным велением рока
Двигаться взад и вперед, покуда в долгие веки
Мир, непрерывно кружась, не достигнет срока, который
Сам предписал Господь, блюдущий быстрые звезды.
2. О положении Германии и нравах ее в целом[498]
вернуться
Впервые этот текст был помещен в подготовленном К. Цельтисом Венском издании текста «Германии» Тацита (в типографии Иоганна Винтербургера, ок. 1498 г.), в дальнейшем же многократно издавался при жизни поэта вместе с описанием Нюрнберга и в 1502 г. в издании «Любовных элегий». Краткое посвящение поэмы «Целокупная Германия» Максимилиану дает основание предполагать, что идея ее возникла вместе с замыслом капитального труда «Germania illustrata», в котором должны были принять участие по существу все немецкие гуманисты. Поскольку свое описание Нюрнберга Цельтис рассматривал тоже как часть этого коллективного предприятия, естественно, что в изданиях они фигурируют обычно вместе.
вернуться
Средневековые хроники начинались непременно с библейской легенды о сотворении богом мира. Задумывая свою «Германию» как гуманистическую альтернативу такой хроники и полемизируя с Гартманном Шеделем, нюрнбергским гуманистом автором «Всемирной хроники» с тем же традиционным началом, изданной в 1493 г. и затем многократно переиздававшейся, Цельтис обращается к космогонии древних греков.
вернуться
Демогоргон (или демиургон — dêmiourgos) — гностическое понятие первотворящего ужаса (сочетание терминов daimön — дух, gë — земля и érgon — творение, два последних в имени «горгона»). В аркадских тайных культах Демогоргон представляется изначальным божеством земли в виде находящегося в основании земного круга мрачного старца, покрытого шерстью, несущего в себе вечность и хаос. Его нельзя называть. Его дети — Раздор, Парки, ведающие судьбой, Эреб — мрак преисподней. Непосредственный источник, которым руководствовался Цельтис, установить невозможно, однако поэт несомненно дает свою трактовку мифа, наиболее соответствующую жизнеутверждающему пониманию мировой гармонии, возникшей из отрицания раздора и хаоса, то есть диалектически. Этот мировой разум воплощается для Цельтиса в первую очередь в его излюбленных астральных символах, а в конечном счете — в непреложности божественного провидения, идея которого как бы примиряет эту языческую концепцию с христианскими представлениями о мироздании.
вернуться
Этот раздел поэмы Цельтиса главным образом опирается на текст «Германии» Тацита. Как известно, впервые текст Тацита в рукописи IX в. из аббатства Фульда был обнаружен и увезен в Рим в 1455 г. Поджо Браччолини; в 1470 г. он был издан в Венеции и затем, в 1473—1474 гг. в Нюрнберге. Венское издание ок. 1498 г., подготовленное Цельтисом, содержало не только незначительные разночтения, но и, в первую очередь, иное осмысление текста, которому и призвана была служить поэма Цельтиса. Возможно, что толчком для него послужило издание в 1496 г. в Лейпциге книги Энея Сильвия (папы Пия II) « О происхождении, расселении и нравах германцев», написанной в интересах политики Рима после заключения Венского конкордата 1448 г., особенно ненавистного немецким патриотам. Для Цельтиса текст Тацита служит наиболее веским, объективным свидетельством исконных добродетелей немецкого народа, а также логическим обоснованием автохтонности германцев («Germanos indigenas»).