Душу и пространство звучанием сильным.
Но оказалось, что пыл мой излишен
И что не выразить мне вдохновенья:
Струны, повиснув, мне говорили,
Что бесполезно умрут эти звуки.
Я, предаваясь влеченью иллюзий,
Странствовал в землях, которых не видел
И не тревожил своим посещеньем.
Я, повинуясь влеченью сердца,
Край созерцал, прежде мне неизвестный,
Но, несмотря на наличье различий,
В нем находил я знакомое с детства.
Путь, извиваясь, тянулся за солнцем.
Я догонял его ровную поступь.
И, утомившись от сотен желаний,
Снова протягивал руку за скрипкой.
16 января, 1974.
РОМАНТИЗМ
Стук каблуков, удаляющихся на расстояние.
Двери захлопнулись, шепот затих;
Звуки, вдруг вырвавшиеся на прощание,
Быстро заглохнули в звуках других.
Свет, так привычно и призрачно падающий,
Тонет в углах и, дойдя до земли,
Вдруг исчезает и, отражающийся,
Вязнет в мозгу, как навязчивый стих.
Шторы, так лицемерие скрывающие
Жизнь, вожделение плоти и смысл,
Чуть приоткрыты и, ниспадающие,
Прячут лицо будней комнат своих.
Листья с нечеловеческим трепетом
Свет пропускают и, снова сойдясь,
Сеют экстаз фантастическим зеркалом,
С бешеным танцем объединясь.
Стонет кругом аномалия вечера:
В шепоте листьев, в тиши и в шагах,
В зримых приметах незримого вечного,
В трепете рук и в стучащих сердцах.
Музыка в стиле додекофонии,
Тембры и качества объединив,
Стала творением ясной гармонии,
В вечера форму контрасности слив.
Неискушенный пришелец из прошлого,
Грустный, как сон, и наивный, как день,
Ловит приметы бесплотного крошева
И исчезающих слепков теней.
Стопами времени смысл покажется;
Мерным кружением смутных начал
Тесных строений и прошлого вяжется
Неотторжимый и вечный накал.
Запахов пряные мысли вклиняются
В шорохи МЫСЛЕЙ, к безвестию льнут;
Длинными нитями тени встречаются,
Странный ковер ослепления ткут.
Эхом торжественным сути колышется
То, чего в мире сегодня не ждут,
И в тишине ненамеренно дышится
Сводом ночей и бесстрастием пут.
В масках столикостей ветви качаются,
И до балконов они достают,
И в полутьме неизменно кривляются
Блики, клинком вырываясь пут.
Накипью вечера - свет. Отражается
Сорванным пылом Предвестник, омыт
Полными венами Эха. Вздувается
Мир, от просвета сомнений закрыт.
В листьев гниении, в пряности запахов
И в вожделенности сочной листвы
Длятся шаги очерченности ласковой
И осветленности острой канвы.
С ясной вместимостью, в пламени сочного
И полнозвучного трепета сил
Длятся мистерии стука височного
И полновесной нательности пыл.
Прямо из прошлого, неосязаемый
И не скрывающий трепета сил,
В акте возврата сквозит осязаемый,
Дерзкий и ломкий хранитель ветрил.
Соизмеряемый с пульсом и гласностью,
Светом разделенный на две поры,
Вечер смятением веет до страстности
И вожделенья приносит дары.
Всюду висит паутина влекущего,
Жизни неистовство в каждой поре,
И излучающий свет и могущество
Час этот скрыт в тонкостенной игре.
Август, 1973.
x x x
Над холмом возвышались столбы, как спички.
Белый снег - словно белое чрево Вселенной;
День был пуст; лишь предубежденья привычки
Вещи строили там, где вещей этих не было вовсе.
Пламени ярко-красные всплески взвивались
Это бочки горели, смолой покрытые когда-то,
И смола стекала, словно слезы
Или кровь, вытекающая из раны.
Витые стволы красноватых сосен,
Как жилистые тела канатов,
Стояли ровно и непонятно склонялись,
Когда ветер раскручивал их вершины.
Слезы капали сами. И воспоминанья о времени,
В котором я никогда не жил и не был,
Наполняли сердце теплой болью,
Как воспоминанья о том, кто уже не возвратится к жизни.
Медленно передвигались звенья
Цепи заблуждений и ошибок,
Цепи просто существования в пространстве
И безмолвного дления чьих-то жизней.
22 января, 1974.
x x x
Духами пахнет. Сосны вперемежку
С березами мелькают за окном.
Мир белый весь. И белы перелески.
И белый снег покоится на всем.
В снегу пушистом ветки утопают.
Седые линии проявлены чуть-чуть,
И Мир бегущий сонно догоняет
Полувидений розовая муть.
Дороги цвет перед окном мелькает,
Над чистым воздухом вибрирует туман,
И перед взором ровно пробегает
Черты белеющей безбрежный океан.
Промытый таяньем, лед светится как будто.
И свет исходит от земли и пней.
И снег немой слетает поминутно
С кривых осин, с их плачущих ветвей.
2 февраля,1974.Могилев-Бобруйск.
ИСТИНА
Полосы, глубина, в которой нет покоя больше.
Что сказать, когда ничего не сделаешь
Из ничеро не вытекающей сути?
Ах, что за желание в этом было!
Все равно, и черная пропасть вздыхает,
И хочется ударить кого-то щеткой,
Чтобы он не мешал мне писать вот это.
Подъезд открывает свою пасть, как глотку,
В которой тонут и звуки, и люди, и мысли.
А я был вподъозде в эту минуту
И вышел ровное с другой стороны Вселенной.
Крик безмолвия слышал ли кто когда-то?
А блеск бессвечения видел ли кто из смертных?
Песни мертвых когда-нибудь мог услышать?
А я не хочу жить в бестелесности мыслей,
Я хочу,чтобы мысли ответили на пытки,
В которых тонет добро, как в подъезде люди!
"Дивитесь" же на страдания несчастных;
Они ничего не говорят вашим тупоумным рылам.
Стройте же фундаменты на болоте,
Думая, что в этом заключается смысл жизни.
А мне остается записывать свои мысли,
В которых вы не нуждаетесь и не нуждались,
Чтобы потом эти мысли превратились в пафос,
Растлевающий и убивающий ваше сознание.
22 января 1974.
x x x
Секс мертв как дерево.
Всплеском кружева
Слетают тенью звезд неповторимых...
Блестит эмаль; гнилая подошва
В улыбке скалит ряд зубов незримых.
Мысль ставит часть.
В бокалах свет искрится.
Питает бешенством тупая масса взгляд.
Секс мертв как дерево, но, что не повторится,
Скрывает мертвенноеть, губами шевеля.
Прямые волосы блестят под абажуром;
Их желтый цвет мне ненавистен стал,
Улыбка кривится бесстрастно-ярким шнуром,
И рот кривой зияет как провал.
Бокал трясется, разливая влагу,
В искристых брызгах тысячи огней.
И заливает чистую бумагу
Над чашей наклонившийся Орфей.
Хохочут струны. Диким воплем сладость
Влетает в створки приоткрытых ширм,
И гаснут краски, опрокинув радость,
И гаснут брызги за наклейкой вин.
24 января, 1974. Могилев.